Вторая рука

– Розмари… – начал я, пытаясь проявить бесполезное сочувствие.

– Бразерсмит говорит: у него, мол, инфекция! – сказала она. – Он всегда что-нибудь такое говорит. Тряпка, а не человек, терпеть его не могу, вечно озирается, никогда его не любила. В любом случае это же его работа – проверять здоровье Три-Нитро, и он проверял, сколько раз проверял, и с ним все было в порядке, в полном порядке! На старте он выглядел великолепно, и на выводном кругу перед скачкой все, все было в порядке! А потом, во время скачки, он просто стал отставать и финишировал… он вернулся совершенно выдохшимся.

В глазах у нее блеснули слезы, но она сдержала их видимым усилием воли.

– Тесты на допинг делали, насколько я понимаю? – сказал Чико.

Это снова привело ее в ярость.

– Тесты на допинг?! Еще бы! А ты как думал? И кровь брали, и мочу, и слюну – десятки этих чертовых тестов. Джорджу дали дубликаты проб, мы затем и в Лондон приехали, он пытается договориться с какой-то частной лабораторией… но что они там покажут! Все будет как и тогда… абсолютно ничего!

Я вырвал чек из чековой книжки, протянул Розмари. Она взглянула на него, не видя.

– Лучше б я сюда не приезжала. Господи, лучше б не приезжала! Ты ведь всего лишь жокей. Чем я только думала! Я с тобой больше вообще разговаривать не хочу. Не подходи ко мне на скачках, понял?

Я кивнул. Чего ж тут не понять-то. Она резко встала и развернулась, собираясь уходить:

– И ради всего святого, с Джорджем тоже разговаривать не вздумай!

Она вышла из комнаты, не дожидаясь, пока ее проводят. Хлопнула дверь квартиры.

Чико цокнул языком и пожал плечами.

– Что ж, – сказал он, – всех скачек не выиграешь. Ну что ты мог сделать такого, чего не сделал ее муж, не говоря уже о частной охранной фирме и полдюжине овчарок?

Он старался меня оправдать, и оба мы это понимали.

Я ничего не ответил.

– Сид!

– Даже не знаю, стану ли я продолжать, – сказал я. – В смысле, заниматься этой работой.

– Да не обращай ты внимания, мало ли что она там наговорила! – запротестовал Чико. – Ты не можешь бросить эту работу. У тебя слишком хорошо получается. Ты погляди, сколько запутанных дел ты раскрыл! И бросить все только из-за того, что одно из них не удалось…

Я пустым взглядом смотрел на то, чего не мог видеть никто, кроме меня.

– Сид, ну ты же большой мальчик, – сказал Чико (он был на семь лет меня младше). – Хочешь, поплачь на плече у папочки? – Он помолчал. – Ну же, Сид, дружище, давай приходи в себя. Что бы ни случилось, это не может быть так же ужасно, как тогда, когда тебе лошадь руку искромсала: хуже этого не может быть ничего. Помирать некогда, у нас еще пять дел на очереди. Страховка, охрана, синдикаты Лукаса Уэйнрайта…

– Нет, – сказал я. Я чувствовал себя свинцово-тяжелым и бесполезным. – Не сейчас, Чико. Серьезно.

Я встал и ушел в спальню. Закрыл за собой дверь. Рассеянно подошел к окну и стал смотреть на раскинувшиеся внизу крыши и каминные трубы, блестящие под начинающимся дождем. Трубы все еще торчали на прежних местах, хотя сами камины в домах были заложены и огня в них давно никто не разводил. Я себя чувствовал такой вот каминной трубой. Огонь гаснет – ты застываешь.

Дверь открылась.

– Сид! – позвал Чико.

Я тяжело вздохнул:

– Напомни мне вставить сюда замок, ладно?

– К тебе снова гости.

– Скажи, пусть проваливают.

– Девушка, Сид. Луиза как-ее-там.

Я провел ладонью по лицу, по макушке, по затылку. Заставил себя расслабить мышцы. Отвернулся от окна.

– Луиза Макиннс?

– Она самая.

– Это Дженнина соседка по квартире, – пояснил я.

– Ах вот оно что… Ладно, Сид, если на сегодня все, то я пошел. И это… ты же завтра будешь тут, нет?

– Буду.

Он кивнул. Все прочее мы оставили несказанным. Веселость, насмешливость, дружбу и подавленную тревогу выражали только его лицо и голос. Быть может, он и в моем лице прочел нечто сходное. Во всяком случае, на прощание он улыбнулся. А я пошел в гостиную, думая о том, что некоторых долгов не вернешь.

Луиза стояла посреди комнаты, озираясь по сторонам точно так же, как делал это я на квартире у Дженни. Я заново увидел собственную комнату ее глазами: странная планировка, высокий потолок, не как сейчас строят; бурый кожаный диван, у окна столик с напитками, шкаф с книгами, на стенах гравюры в рамках и на полу, прислоненная к стенке, большая картина со скачущими лошадьми, которую я почему-то так и не удосужился повесить. Рюмки, стаканчики из-под кофе, пепельницы, полные окурков, и стопки писем на журнальном столике и повсюду.

Сама Луиза выглядела совсем иначе: при полном параде, а не как женщина, которую выдернули из постели в воскресное утро. Коричневый бархатный жакет, ослепительно-белый свитер, коричневая юбка в крапинку с широким кожаным поясом на безупречной талии. Светлые волосы чистые и блестящие, на розовой, свойственной англичанкам коже макияж цвета розовых лепестков. И отрешенный взгляд, говорящий о том, что весь этот мед вовсе не затем, чтобы приманивать пчелок.

– Добрый день, мистер Холли.

– Можете звать меня Сидом, – предложил я. – Вы же со мной неплохо знакомы, хоть и заочно.

Она улыбнулась:

– Хорошо, Сид.

– Хорошо, Луиза.

– А Дженни говорит, что «Сид» – имя как у сантехника.

– Что ж, сантехники – отличные ребята.

– А знаете, – сказала она, отведя взгляд и продолжая изучать мою гостиную, – что по-арабски «Сид» значит «господин»?

– Нет, не знал.

– А вот!

– Ну, можете сказать об этом Дженни, – предложил я.

Она снова устремила взгляд на меня:

– Она вас изводит, верно?

Я улыбнулся:

– Кофе хотите? Или выпить?

– А чаю можно?

– Конечно!

Она пошла со мной на кухню, и смотрела, как я завариваю чай, и не говорила глупостей по поводу бионических протезов – в отличие от большинства новых знакомых, которые находили мою руку очень занятной и рано или поздно сообщали об этом. Вместо этого она озиралась по сторонам с безобидным любопытством. В конце концов ее внимание привлек календарь, висящий на ручке соснового буфета. Календарь был с фотографиями лошадей – рождественский подарок от какой-то букмекерской конторы. Она принялась листать страницы, заглядывая на картинки будущих месяцев, наконец остановилась на декабре: на фотографии были лошадь с жокеем, берущие «кресло» в Большом национальном. Они картинно выделялись на фоне неба.

– Отличное фото! – сказала она, а потом прочла подпись и удивилась: – Ой, да это же вы!

– Да, фотограф отличный.

– А вы выиграли эту скачку?

– Да, – скромно сказал я. – С сахаром?

– Нет, спасибо.

Она отпустила календарь, и страницы упали на место.

– Странно, наверно, когда тебя в календарях печатают?

Для меня ничего странного в этом не было. «Странно, наверно, – подумал я, – так часто видеть свои фотографии в газетах, что этого почти не замечаешь».

Я отнес поднос в гостиную и поставил прямо поверх конвертов на журнальном столике.

– Присаживайтесь, – сказал я, и мы сели оба. – Это все письма, в которых приходили чеки за полироль, – сказал я, кивнув на конверты.

Луиза посмотрела недоверчиво:

– А они пригодятся?

– Надеюсь, – ответил я и объяснил про список рассылки.

– Господи помилуй! – Она замялась. – Ну, наверно, то, что я привезла, не понадобится…

Она расстегнула свою коричневую кожаную сумочку.

– Я сюда не нарочно приехала, – сказала она, – просто у меня тут тетя рядом живет, и я ее навещаю. В общем, я подумала, все равно мне по пути, а вдруг это пригодится.

И достала книгу в бумажной обложке.

«Могла бы и по почте отправить», – подумал я, но был рад, что она этого не сделала.

– Я пыталась внести хоть какой-то порядок в тот хаос, что царит у меня в комнате, – сказала она. – У меня там столько книжек! Они как-то сами накапливаются.

Я не стал говорить, что я их видел.

– Да, книжки – они такие, – кивнул я.

– Так вот, а эта завалялась среди них. Это книжка Никки.

Она протянула книжку мне. Я взглянул на обложку, положил книгу на стол и принялся разливать чай. «Навигация для начинающих». Я передал Луизе чашку с блюдцем.

– Он интересовался навигацией?

– Понятия не имею. Но мне стало интересно. И я ее позаимствовала у него из комнаты. По-моему, он даже не заметил, что я ее позаимствовала. У него была такая коробка со всяким барахлом, как у детей в пансионе, и однажды я зашла к нему, а у него все было разложено по комоду, как будто он разбирал вещи. И в общем, его в комнате не было, и я эту книжку позаимствовала. Он бы не стал возражать, он к таким вещам очень легко относился… и я, наверно, отнесла ее к себе, чем-то завалила и просто забыла о ней.

– А вы ее не читали? – спросил я.

– Да нет. Руки не дошли. Это было несколько недель назад.

Я взял книгу и раскрыл ее. На форзаце твердым, разборчивым почерком было написано черным фломастером: «Джон Викинг».

– Я не знаю, Никки это писал или нет, – сказала Луиза, предвидя мой вопрос.

– А Дженни это знает?

– Она не видела. Она уехала в Йоркшир с Тоби.

Дженни с Тоби. Дженни с Эйшем. «Ради всего святого, – подумал я, – а что ты хотел? Ушла она, ушла, она больше не твоя, вы в разводе». Я и сам не оставался в одиночестве… ну, не все время.

– У вас вид какой-то усталый, – неуверенно заметила Луиза.

Она застала меня врасплох.

– Да нет, ерунда!

Я принялся листать книжку. Книжка была о навигации, как и обещали, о морях и ветрах, с чертежами и графиками. Счисление пути, секстанты, магнетизм, дрейф. Ничего примечательного, если не считать букв и цифр, записанных в одну строчку, тем же черным фломастером, на внутренней стороне задней обложки:

Подъем = 22,024 × V × P × (1/t1 – 1/t2)

Я показал это Луизе:

– Вам это что-нибудь говорит? Чарлз вроде упоминал, что вы математик.

Она слегка нахмурилась, глядя на формулу:

– Никки два плюс два на калькуляторе складывал.

«Однако два плюс десять тысяч ему это сложить не помешало», – подумал я.

– Хм, – сказала она. – Подъем равен двадцать две целых двадцать четыре тысячных помножить на объем, помножить на давление, помножить на… Мне кажется, это имеет какое-то отношение к колебаниям температуры. Не моя тема, по правде говоря. Это все физика.

– А к навигации это какое-то отношение имеет? – спросил я.

Она сосредоточилась. Мне нравилось, как у нее вытягивается лицо, когда она соображает. «Хорошие мозги под красивой прической», – подумал я.

– Это странно, – сказала наконец Луиза, – но мне кажется, что, возможно, это имеет какое-то отношение к тому, какой вес может поднять аэростат.

– Воздушный шар? – переспросил я, поразмыслив.

– Все зависит от того, что такое двадцать две целых двадцать четыре тысячных, – сказала она. – Это у нас константа. А значит, – добавила она, – это некое свойство того, к чему относится уравнение.

– Мне легче сказать, кто выиграет скачку в три тридцать.

Она бросила взгляд на часы:

– Уже поздно, она закончилась три часа назад.

– Ну, завтра тоже будет скачка в это время.

Она откинулась на спинку кресла и протянула мне книгу.

– Не думаю, что это пригодится, – сказала она, – просто вы искали хоть что-нибудь, что осталось от Никки.