«Неправильно» трактуя произведения в жанре литературы ужаса как философские произведения, ЮДжин Такер стремится обнаружить в них не просто предел мышления, но такую мысль, которая сама была бы пределом, — мысль как предел, как «странную чарующую бездну в сердцевине самого мышления». С этой целью он обращается к обширному кинематографическому и литературному материалу. К японским и южнокорейским фильмам ужасов, зомби-хоррорам и слэшерам, киновариациям Дантова «Ада». К бестиариям Данте и Лотреамона, игре света и тени у Федора Сологуба, черному ужасу и пессимизму Томаса Лиготти, спиральной логике Дзюндзи Ито, натурхоррору Элджернона Блэквуда, экзегетике щупалец вместе с Чайной Мьевилем и Вилемом Флюссером. Но также и к политической философии и апофатической традиции. И, конечно, к Говарду Лавкрафту. Последний выступает у Такера как критик двух базовых концепций ужаса — кантианской (УЖАС = СТРАХ) и хайдеггерианской (УЖАС = СМЕРТЬ). Лавкрафт, согласно Такеру, производит «смещение от сугубо человеческой озабоченности чувствами и страхом смерти к странной нечеловеческой мысли, находящейся за пределами даже мизантропии»: у ужаса больше нет никакой истины, которую следует сообщить человечеству, кроме самого отсутствия истины. Такер удостоверяет это через процедуру черного озарения, в ходе которой «нечеловеческая мысль» на пути своего высвобождения проходит следующие трансформации: нечеловеческое для человека, человек для нечеловеческого, человеческое/не-человеческое как порождения нечеловеческого и, наконец, собственно нечеловеческое как предел без всякого резерва и загадочное откровение о немыслимом. В абсолютной апофатической тьме непостижимости проступает безразличие, обволакивающее любое сущее и являющееся наиболее значимой ставкой проекта «Ужас философии». «Щупальца длиннее ночи» — третий том трилогии «Ужас философии» американского философа и исследователя медиа, биотехнологий и оккультизма Юджина Такера. В этой трилогии ужас и философия предстают в ситуации параллакса — постоянного смещения взгляда между двумя областями, ни одна из которых в обычной ситуации не может быть увидена тогда, когда видится другая. В результате произведения литературы сверхъестественного ужаса рассматриваются как онтологические и космологические построения, а построения философов — как повествования, сообщающие нам нечто о природе ужаса, лежащего «по ту сторону» человеческого.
Книга добавлена: 1-01-2024, 12:28
Содержание
Часть I
ЩУПАЛЬЦА ДЛИННЕЕ НОЧИ
- Бескрайний неистовый космос (По, Лавкрафт)
- * * *
- Ужас философии
- О сверхъестественном ужасе (личная история)
- Я не могу верить тому, что вижу; я не могу видеть то, во что верю
Часть II
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ДЕМОНИЧЕСКОМ
- О преисподней («Ад» Данте)
- Отступление об Аде
- Мертвые тропы, воскресшие тела
- Как вверху, так внизу
- Тела, подверженные порче
- Кому свойственно падать, тому свойственно и восставать
- Некрологии
- Вариации на тему «Ада»
- «Инферно» Дарио Ардженто
- Катастрофическая жизнь (Disastrous Life)
Часть III
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ГОТИЧЕСКОМ
- Бестиарий («Песни Мальдорора» Лотреамона)
- Зуб и коготь, плоть и кровь
- Блаженство метаморфозы
- Я ношу труп
- Против литературы, против жизни
- Съеденный заживо или погребенный заживо
- Длинные волосы смерти
- Плавучая бойня
- Расплавленные медиа
Часть IV
РАЗМЫШЛЕНИЯ О СТРАННОМ
- Застывшая мысль (Блэквуд, Лавкрафт)
- Логика сверхъестественного
- Ни страх, ни мысль
- Ни жизнь, ни смерть
- Черное озарение
- Похвала теням
- Черная матема
- Натурхоррор
- Экзегетика щупалец
- Мы — нездешние (Лиготти)
- Монастырский ужас
Часть V
КАК ЕСЛИ БЫ...
- Как если бы.
- Странствующий философ
- Низложенный
- Фантазмы (III)
- Религиозный ужас
- Некогда живая тень
- Фантазмы (IV)
- Мир становится фантомом
- Призрачное самоубийство
- Аргумент для категорического императива
- Гимн ужасу
- Нечестивая материя
- Qualitas Occulta
- Фантазмы (V)
Мир становится фантомом
Философия Канта — это, безусловно, философия большого стиля: строгая, систематическая, амбициозная... и немного наивная. Ибо кто из нас действительно способен поступать в соответствии с холодной логикой разума, независимо от наших индивидуальных желаний, нашего эго, постоянно прибегающего к механизму вымещения, нашего страха и трепета?
Кант, как представляется, знал об этом. В конце одного из своих трактатов он признается почти исповедально: «Такое царство целей на самом деле осуществлялось бы благодаря максимам, правило которых предписывается всем разумным существам категорическим императивом, в том случае, если бы следование им было всеобщим»[196]. Кажется, ставки слишком высоки. Это работает, только если все подыгрывают.
Но что по-настоящему тревожит, так это не то, что другие люди могут действовать, не согласуясь с категорическим императивом, а то, что весь не-человеческий мир может действовать, не согласуясь с ним, — что мир сам по себе может не подыграть. Объекты, ведущие себя странно, знакомые места, вдруг оказывающиеся совершенно неузнаваемыми, — весь неорганический мир внезапно оглядывается. Кант продолжает: «Конечно, разумное существо не может рассчитывать на то, что если бы даже оно само стало точно следовать этой максиме, то поэтому и каждое другое было бы верно той же максиме; равным образом не может рассчитывать оно и на то, что царство природы и целесообразное его устройство будут согласны с ним как членом, пригодным для возможного через него самого царства целей, т. е. будут благоприятны его надежде на счастье»[197].