Время и Кровь

Глава четвёртая. «Дом, милый дом»

Четвёртый завет. Нужно сделать всё, чтобы дар не был потерян: последняя возможность сохранить его — передать по наследству.

«Заветы Ордена Времени, составленные Анда-Ксенией и одобренные Анда-Марией, Анда-Полиной и Анда-Майей».

Листья на деревьях были такими зелёными, что слабо верилось в наступление осени. Из окна экипажа Моника смотрела на выстроившиеся у дороги тонкие березы. В Аталье везде — то поля, то леса. Государство пустело, природа брала своё. Жители маленькой страны, первой вступившей в Союз, уже не первый год массово переселялись в могущественный Ренгот. Некоторые выбирали Исмир — обитель учёных и исследователей, где находилось место работы Моники — знаменитая академия Хесельхоф, расположившаяся в столице страны городе Хоунже.

«Есть ещё Ильтон, — напомнила себе Моника, устраиваясь поудобнее на сидении экипажа. — Но туда никто бы не стал переселяться».

В академии она работала с Андре Сионом, который уехал из Ильтона около десяти лет назад.

«Не всем везёт так, как мне», — заметил он однажды.

Ещё Моника знала, что, на самом деле, он не «Андре», а «Андрей» — имя, распространённое в период прихода Анда-Хелены и ушедшее вместе с ней. В Ренготе, Исмире и Аталье ими очень редко называли детей. В Ильтоне всё было не так, как объяснил ей Андре-Андрей, там «время будто остановилось».

В утешение Моника рассказала ему о Майе — рождённой в развитом Ренготе, но названной в честь одной из анд. Причуда её родителей, которым, по словам Майи, «даровали ребёнка только после усиленных молитв Анда-Майе».

Мысли о родителях Майи — немного чудаковатых, но в целом довольно милых стариках — потянули за собой воспоминания о матери и отце самой Моники. Не стоит. Не сейчас. Экипаж вёз её в родной дом, и сердце стучало всё чаще и чаще.

«Моника! Да хранит тебя Анда-Хелена!

Летиции совсем плохо. Возьми отпуск подлиннее и приезжай.

Молюсь за неё Анда-Майе и другим андам. Сделай то же самое».

Тётя Гарриет с помощью манипуляции со Временем вывела послание прямо на отчёте Моники по исследованию ритуальных чаш, найденных на берегу Белого моря.

Андре первым заметил появляющиеся на листе зелёные буквы и поражённо охнул. Письмо на расстоянии — сложная манипуляция. В теории Моника хорошо её понимала, а на практике выполнить до сих пор не могла. Она связалась с тётей так, как за пару часов до этого с ней самой связывалась Эдда, и пообещала приехать завтра же. Начальник легко подписал разрешение на двухмесячный отпуск и пообещал продлить его в случае необходимости. В академии Монику очень ценили — она стала первой за последние десять лет служительницей Ордена Времени, пожелавшей работать у них. Её коллегами были талантливые пустые и парочка магов. Сам начальник, судя по порезам на руках, периодически взывал к магии крови.

Мон зевнула и, посомневавшись, открыла книгу, которую взяла с собой в поездку — «Письма Анда-Ксении ко всем известным андам». Коричневый томик, на обложке которого красовались пресловутые песочные часы, Монике подарила Майя, когда сдала экзамен и ушла на обучение и службу к врачевательницам.

«— Будешь читать и думать обо мне, — улыбнулась Майя, протягивая Монике книгу, которую они не раз открывали на занятиях. Правда, этот томик был новым.

Поймав взгляд Моники, в котором наверняка отразилось недоумение, Майя сказала:

— Я знаю, что твой экземпляр порвался.

У Мон мелькнула мысль насчёт того, что Майя, возможно, видела один из тех запрещённых романов, которыми Моника особенно увлеклась в последнее время, и пыталась так отвлечь её от греховного чтива. Но вслух Моника ничего не сказала. Только поблагодарила подругу за заботу и крепко обняла, уткнувшись в её макушку, которую уже покрывал серый платок врачевательницы. Майя стремилась поскорее стать частью того корпуса Ордена, который посвятил себя лечению людей».

По правде говоря, в Хесельхофе Моника редко доставала эту книгу и совсем не читала её. Теперь же… поддержка Майи будет весьма кстати. Книга начиналась с предисловия, и хотя Мон знала всё сказанное там наизусть, всё равно прочла. Ради мягкой волны спокойствия, которая ей сейчас так требовалась.

«Анда-Ксения (1010–1125 гг.) — одна из ближайших последовательниц Анда-Хелены. Всего в окружении Первой избранной было двенадцать могущественных женщин: собственно, Ксения, а также Полина, Мария, Майя, Алина, Вероника, Александра, Катерина, Рина, Людмила, Елизавета, Светлана. Каждая из них почитается нами как святая, то есть "Анда". Их имена, как и имя Анда-Хелены, в странах Союза получили тринадцать месяцев года, города, реки, храмы и др. Но когда-то все они были только верными служительницами Времени, не помышлявшими о том, что их имена могут войти в историю.

Каждую из них встретила на своём пути Анда-Хелена, каждой открыла, что представляет собой связь со Временем и насколько значима эта сила. После трагической смерти Первой избранной от руки её отца двенадцать служительниц около пяти лет держались вместе, но позже разошлись.

Наиболее чёткие пути прочертили для себя Анда-Ксения, ставшая основательницей Эдленхалле, Анда-Мария, создавшая отряд воительниц, Анда-Полина, которая уделяла большое значение духовным вопросам и в итоге стала Первой жрицей, а также Анда-Майя, объединившая вокруг себя врачевательниц. Остальные анды поддерживали своих подруг или искали собственные пути. Так, широко известно, что Анда-Елизавета долгие годы работала бок о бок с Андой-Ксенией, а Анда-Алина преуспела во врачевании не меньше Анда-Майи.

Книга, которую держит в руках читатель, объединила избранные письма, написанные Анда-Ксенией к её сёстрам по Времени».

Моника зевнула и закрыла книгу, чувствуя, как веки наливаются тяжестью. Мысли становились неповоротливыми. Сила Времени и сила Крови. Вечное противостояние. Скрип-скрип. Время и Кровь, Время и Кровь. Вторая сила никогда не сравнится с первой, потому что первая безгранична. Скрип-скрип. Нельзя исчерпать Время, а вот кровь в своих венах — легко. Скрип-скрип.

Монике снилась Триш, выходящая замуж за Андре. Их венчала тётя Моники, и Эдда плакала и кричала: «Так нечестно!». Вокруг толпились тринадцать анд, а мать Моники качала головой: «Ты выбрала поездку в экипаже. Вот как ты ко мне спешишь…» И нельзя было возразить, и Триш с Андре вцепились Монике в шею. И песочные часы сочились кровью.

***

Городок Анда-Мария у одноимённой реки считался одним из самых больших в восточной части Атальи. Местные жители любили хвастаться новыми постройками: белокаменным храмом, кирпичным полицейским управлением. Никто не уточнял, что новизна этих строений очень относительна — их возвели около восьмидесяти лет назад. Все прочие здания были гораздо старше.

Моника проснулась, как раз когда экипаж добрался до центральной площади Анда-Марии, окружённой с четырёх сторон: храмом, полицейским управлением, лицеем и больницей. В последний раз она была здесь год назад проездом — после сдачи экзамена и получения степени перебиралась из Ренгота в Исмир. Как и ожидалось, ничего не изменилось. Анда-Мария оставалась чистой, спокойной и до ужаса провинциальной. Тут не наблюдалось ни пестроты Анда-Хелены, ни элитарности Хоунже — столицы Исмира.

Вместо этого в Анда-Марии были ровные ряды одинаковых двухэтажных домов — в трёхэтажных жили только глава города, начальник полиции и директор лицея, женатый на главвраче больницы. В сущности — пейзаж ничем не лучше берёз у дороги. Наконец экипаж остановился у одной из построек — родового гнезда семьи Фрейзель. Дом, возведённый прапрадедом Моники и отреставрированный её отцом сразу после женитьбы.

Моника расплатилась с возницей единой валютой — линами. Он схватил деньги изрезанной ладонью, и Моника машинально отметила, что и этот усатый мужичок балуется магией крови. Она не заметила этого, когда нанимала его, а ведь обычно внимательность не оставляла её.

Обычно. Она подхватила баул с вещами и пошла к идеально побеленной калитке. Сердце тяжело ухало в груди, ладони вспотели. Можно сколько угодно отгонять мысли о матери, но они всё равно придут.

— Моника! — закричал отец на атальском. По своему обыкновению он вышел на крыльцо перед ужином подышать свежим воздухом, а теперь радостно махал Мон рукой и шёл ей навстречу.

От этого Монике стало ещё хуже. Свободной рукой она вцепилась в край собственного плаща, сообщающего всем вокруг о её принадлежности к Ордену Времени. Вопреки предписанным правилам не стоило его надевать.

— Дорогая! — отец выхватил у неё из руки баул и крепко обнял. Он был большим, сильным мужчиной, от него Моника унаследовала свой высокий рост, тёмно-карие глаза, чёрные волосы и смуглую кожу. Жаль, что в комплекте шёл дурацкий крупный нос с горбинкой.

«Атальцы всегда гордились своими носами. И не надо тут причитаний!» — обычно отвечал на её вздохи отец.

Сейчас он приговаривал, что ужасно соскучился по ней. Прижатая к его груди Моника вдыхала запах пота и лилий — отец явно недавно работал с ними. Мать очень любит лилии. Глаза наполнились слезами.

— Я тоже соскучилась… по тебе, — вырвалось у Моники, и она прикусила себя за щёку.

Отец сделал вид, что не заметил этого уточнения, сказал:

— Пойдём в дом. Лети пока спит, а твоя тётка — на работе.

Моника кивнула. Лети — отец всегда так называл мать и дарил ей лилии, хотя сам тяжело переносил их запах. В этом он весь.

В прихожей по-прежнему висели и лежали вещи Моники, хотя она не раз просила их убрать: шапки, пальто, перчатки, которые давно были ей малы. Что-то даже вязала Летиция. Пока ещё могла. Моника кинула взгляд на лестницу, ведущую в спальни, потом повесила плащ на один из крючков и прошла вслед за отцом в столовую. На одной стене висел ковёр с изображением водопада, окружённого зеленью. В детстве Моники краски на полотне были ещё довольно яркими — сейчас же водопад почти утратил свою голубизну, а лужайка рядом с ним из изумрудной превратилась в тускло-зелёную. Грустно.

Ещё две стены занимали шкафы с посудой и фарфоровыми фигурками, которые собирала бабушка, а до неё — прабабушка. Маленькой Монике запрещали играть с утончёнными принцессами, милыми котятами и щенками. Маленькая Моника любила смотреть на недоступных обитателей шкафа — она верила в то, что если дверца откроется, то они обязательно подружатся.

«— Хочешь игрушку? Вот тебе! — бело-голубая мама-кошка разбивается на осколки прямо под ногами пятилетней Моники».

— Дорогая, давай есть, — отец выдернул её из непрошенного воспоминания, указал на накрытый посреди комнаты стол. — Марта сегодня запекла такую рыбу — пальчики оближешь!

Рыба, овощи, домашний хлеб из печи — у Моники давно не было такого ужина. Она оторвала от золотистой булки ломоть и, посыпав его солью, съела.

— Лучше атальского хлеба с солью ничего нет, правда? — отец подмигнул ей и тоже потянулся к булке.

— Марта вкусно готовит, — сказала Моника всё больше привыкая к родному языку — раскатистому, полному букв «р» и гласных. В странах Союза общепринятым считался ренготский язык — лаконичный, даже грубоватый. Но в доме Фрейзелей все оставались верны атальскому.