Паломничество жонглера

* * *

«Эй, Найдёныш, ты где?»

«Найдё-еныш!»

Голоса прокалывали туго натянувшуюся — вот-вот порвется! — холстину сна. Но она всё не рвалась, слишком прочная, всеохватывающая…

«Найдёныш, ты куда задевался?!»

Даже сквозь опущенные веки Фриний видел, как покачиваются под ночным ветром фонари на палках, как волнами ходят заросли крапивы, слышал во сне, как ругаются молодые монахи, которых отрядили искать потерявшегося Непосвященного.

«Ну, попадись он мне… Найденыш, Дракон тебя испепели! Да где же ты наконец?!»

Видел он и скорчившуюся фигурку в самом дальнем конце Крапивных Коридоров, и даже мельком удивился: сплю и вижу себя же спящего, но только в прошлом.

«Просыпайся», — шепнул он худому мальчишке, прижавшемуся к плоскому камню и колыхавшемуся на поверхности дурного сна (как и он сам — сейчас). Фриний помнил: в том сне, куда он-Найденыш провалился, едва закончив наброски к картине «Фистамьенны», было невыносимо холодно, а еще там безмолвно грохотала такая пустота, что от одиночества и отчаяния хотелось превратиться в волка — и выть, выть, выть…

Он тогда проснулся, потому что нос что-то щекотало, — это капли катились по шелушащейся, выгоревшей на солнце коже. Найдёныш так и не понял, плакал ли он во сне или только хотел заплакать. Капли были уже на щеках, на лбу, на траве и листьях, они продолжали падать с неба, словно камни, которыми, как пишется в «Бытии», зверобоги «язвили яро» пралюдей. И громыхало в небесах тоже впрямь по Книге: «и гнев их гудел, аки похоронные барабаны».

Тьфу на них, на такие сравнения! Вспомнится же!..

«Найдёныш! Най-дё-ны-ы-ыш!»

Он вскочил с земли, огляделся, после взобрался на рисовальный камень, но увидел вокруг лишь черноту да где-то далеко, на самом горизонте, размытые пятна фонарей.

«…ны-ы-ыш!»

Сумраковый колокол давно уже отзвонил свое и теперь, наверное, выблескивает на колокольне влажными боками, наблюдая за тем, как двигаются по земле слетевшие с небес звезды (то-то на небе так темно сегодня!), слушает их странные, похожие на человеческие голоса. Кого-то ищут? Или играют в прятки?..

— А может, он сбежал?

— Куда?! Куда он мог сбежать, этот… йо! ах-х-хой! Ну и крапива здесь! Давно выкосить пора, ты гляди, какая вымах… уй-й! не толкайся, слышь, Ретуль, она ж, зараза, через чулки жжет!

— Ты б ругался или потише, или поменьше. А то отец настоятель услышит…

— А я и так слышу, Ретуль. Крапиву, говоришь, Круйш, выкосить пора? Вот завтра и займетесь. А пока что, дети мои, не отвлекайтесь. Насколько я понял, успехи у вас не очень?

— Да по правде сказать, отец Ог'Тарнек…

— Еще и дождь тут этот…

Про дождь, как с запозданием догадался Ретуль, он зря ляпнул. Поскольку отец Ог'Тарнек, настоятель монастыря, стоял без зонта, не обращая на оный дождь внимания, в обычной серой рясе и сандалиях на босу ногу, — и ничего. Даже капюшон на голову не набросил, а они и капюшоны натянули, и вообще… Зря, словом.

— Да, — сказал отец Ог'Тарнек. — Дождь этот… Ну, дай-ка фонарь. — Он отобрал у обалдевшего (дождь… крапива!.. настоятель!..), втянувшего голову в плечи Круйша мокрый шест и зашлепал прямиком в жгучие заросли. Ретуль отвесил приятелю хорошего тычка и поспешил вслед за исчезающей фигурой отца Ог'Тарнека. Круйш вздохнул, поежился и побрел за Ретулем — не торчать же одному в темноте и мокрени!

Так втроем они и выбрели к рисовальному камню. Найдёныш лежал здесь же, свернувшись клубком и клацая зубами, как приведение, по слухам, обитавшее в Травяной башне монастыря. Лихорадка поцеловала его в обе щеки, когда Найдёныш заметил огни от фонарей, да так страстно приголубила, что он буквально сполз в грязь, сотрясаемый ознобом.

Не шевелиться, ни одного лишнего движения; холодно, холодно, так холодно не бывает!.. И кто-то смотрит из темноты, и шепчет: «Найдёныш, Найдёныш!..» — и глазами огнистыми играет, то сведет их близко-близко к невидимой переносице, то заведет один за другой, то вообще погасит… плачет, плачет беззвучно — только слезы повсюду, холодные, нечеловеческие.

Теперь я знаю, каково быть фистамьенном!

— У него жар, — сказал, коснувшись Найдёнышева лба и пощупав пульс, Ретуль. Он был способным мальчиком, хоть и растяпой; отец Ог'Тарнек знал, что паренек проявляет недюжинные успехи в искусстве врачевания. Хотя насчет жара и так видно.

— Поднимайте и несите, — велел настоятель молодым монахам.

— А как же фонари? — шмыгнул носом совсем раскисший Круйш. Он уже, кажется, мысленно пребывал в завтрашнем дне и косил крапиву. Зонтик его, изгвазданный в грязи, с погнувшимися спицами, был зажат под мышкой и казался сломанным крылом.

— Один оставим здесь, — терпеливо пояснил отец Ог'Тарнек. — И зонтики свои оставьте здесь тоже. Потом за ними вернетесь. И не говори мне, сын мой, что не найдете, — я и то в детстве изучил Коридоры вдоль и поперек, и я был не из самых непослушных Непосвященных, Пестроспинная свидетель! И хватит ушами хлопать! — рявкнул он, чтобы привести их наконец в себя. — Мальчику плохо, а вы, прости Неустанная, как две рыбы снулые — только и знаете, что рты разевать да глаза выпучивать! Ну-ка, поживей, поживей, дети мои!..

Найдёныша подхватили и закачали голоса, один огнистый глаз остался позади, другой трепетал у него над головой, мигал, менял цвет, четыре бесплотных, но твердых ресницы-луча хлестали Найдёныша по щекам. «Опускайте», — сказал кто-то, и Найденыша стали опускать, всё ниже, ниже, ниже («в могилу», — отстраненно подумал он), а потом швырнули и он полетел, кружась, небо вдавливалось в лоб и в ямку под подбородком, натирало подмышки, ресницы-лучи-полосы волчком завертелись, но ни одна из них никак не могла поймать свой хвост. «Давно он так?» — «Да вот уже неделю». «Не надо меня делить! Не надо!» — стонал он, но голоса оборвались, съежились, уселись воронами на руки и ноги, чтобы не сбежал. «Не надо меня делить! Слышите! Не надо!..»

— Бедный мальчик.

— Это моя вина. Братья давно говорили, что он рисует и довольно неплохо; потом Жорэм… Я велел, чтобы мальчику не запрещали и не препятствовали, но не хотел пока вмешиваться. — Настоятель вздохнул и покачал головой, будто не верил, что такое могло случиться у него, в Тхалемском монастыре, посвященном Лягушке Пестроспинной.

Его собеседник кивнул. Выглядел гость так, словно был не от мира сего, и этим резко отличался от отца Ог'Тарнека — плотного, начинающего лысеть мужчины, походившего на типичного главу семейства какой-нибудь деревенской семьи. Гость же был невысокий, внешне вроде и неприметный (каштановые волосы, обычные черты лица, телосложения не рыцарского, но и не хлюпик какой-нибудь — таких тысячи и тысячи!). Однако стоило ему заговорить, да просто начать двигаться — и у окружающих возникало такое чувство, будто человек этот нездешний в самом прямом смысле слова, — да и сейчас пребывает не только рядом с ними, но и где-то еще.

В первую очередь — где-то еще.

— Вы несправедливы к себе, отец Арьед, — слова прозвучали вполне искренне, хотя произнесший их, казалось, был занят не столько разговором, сколько рисунком, который он разглядывал, сидя вполоборота к столу. — Вспомните, я ведь сам просил вас по возможности не вмешиваться. Так что ошибся именно я, мне следовало предусмотреть… — Он махнул рукой: — Проще говоря, разгильдяй я, отец Арьед. Раз-гиль-дяй. За что и бываю время от времени наказан в назидание. Одно печалит душу: во-первых, я никаких выводов, кроме теоретических, из этого не делаю; а во-вторых, иногда из-за моего разгильдяйства страдают другие.

Настоятель с легким удивлением покосился на гостя. Они были знакомы не первый год, да вот Ог'Тарнек никак не мог привыкнуть…

— Когда он начал кричать, чтобы его не делили?

— А?

— Я спрашиваю…

— Я понял, понял, Тойра. Просто… — Настоятель почесал подбородок, чтобы хоть как-то скрыть растерянность. «Этот человек всё время выбивает у вас почву из-под ног, как бы крепко вы на ней ни стояли. Причем выбивает безо всякого злого умысла, иногда даже не понимая, что делает». — Да вот, кажется, как принесли сюда, сразу и начал кричать. Это важно?

— Не знаю, — соврал Тойра. Он по-прежнему разглядывал рисунок, измятый и подмокший, и хотя потом бумагу высушили, всё равно кое-где карандашные линии оказались смазаны. Впрочем, по мнению Тойры, от этого рисунок только выиграл. — Что говорят врачеватели?

— Врачеватели не говорят, лишь разводят руками. Лихорадку-то они бы вылечили, они и лечат ее, но мальчик… дело не в лихорадке. Ему снится что-то, и это пугает его…

«Пугает до смерти», — подумал, но не стал произносить вслух отец Ог'Тарнек.

— У вас есть здесь какие-нибудь музыкальные инструменты? — Тойра отложил рисунок и наконец посмотрел в глаза настоятелю.

«Обычный же взгляд, — почти с отчаянием подумал Ог'Тарнек. — Тогда почему каждый раз остается такое чувство, будто он заглянул тебе в самую душу? Причем заглянул так, походя, безо всяких злых намерений. Поглядел и забыл».

— Только барабаны не годятся, — уточнил Тойра. — И колокольчики тоже. Лучше бы, конечно, флейту или свирель, если у вас таковые найдутся; ну, в крайнем случае что-нибудь из смычковых, хотя тогда нужен будет и игрок, я на них не потяну… а это хуже, лучше б, если я сам… — Он рассеянно отстучал большим пальцем по столешнице некий незамысловатый ритм. Потом моргнул и снова поглядел на Ог'Тарнека: — Ну так что?

— Есть флейты, — кивнул тот. — Всё-таки псалмы полагается петь под музыкальное сопровождение. Я, правда, не понимаю, как вы собираетесь…

— Вот именно с помощью музыки и собираюсь, — резковато произнес Тойра. — Но если мы не поспешим, это будет трудно сделать. Поэтому, прошу вас…

— Да-да, сейчас…

Отец Ог'Тарнек, смущенный, поднялся и почти побежал за флейтой сам, хотя вполне мог позвать служку. Он сообразил это, когда уже прошел полкоридора и возвращаться было уже глупо, так что он только покачал головой. Тойра всегда действует на людей подобным образом, тут ничего не попишешь. Поговаривают, что после прозверения (которое случилось давным-давно, когда Тойре было лет семнадцать от роду, что ли…) в него вселился зандроб. Врут, наверное; хотя в такие вот моменты отец Ог'Тарнек готов был поверить в это «вранье».

Когда он вернулся в свои покои с флейтой в руке, в сопровождении брата Виккела, гость по-прежнему сидел на табурете и всё так же выстукивал большим пальцем некий ритм.

— Ага, есть-таки, — оживился он и почти вырвал флейту из рук настоятеля.

— Вот, — сказал тот, немного растерянно, — брат Виккел в нашем монастыре по праву считается лучшим флейтистом.

Тойра с легким любопытством взглянул на худощавого, курносого монаха с, пожалуй, чересчур толстоватыми для флейтиста пальцами.

— Да? Это очень кстати. Если я вам наиграю мелодию, сможете исполнять ее, скажем, часа два-три?

— Смогу, — ничуть не удивившись, ответил монах.

— Тогда приступим.

Встряхнувшись, как встряхивается перед потасовкой с чужой стаей дворовый пес, Тойра прошел в соседнюю комнату. Здесь, укрытый одеялами, лежал Найдёныш. Бледное лицо его казалось ликом мраморной статуи, и только из приоткрытых губ доносился невнятный шепот. Но Тойра и так знал, о чем умоляет мальчик.