Царь нигилистов — 3
- Автор: Наталья Точильникова
- Жанр: Альтернативная история / Попаданцы / Стимпанк
Читать книгу "Царь нигилистов — 3" полностью
Глава 3
— Есть Софья, — сказал Толстой. — Тетя Софи, сестра моей матушки.
— Княгиня Львова? — уточнил Саша.
— Да. Между прочим, вдова того самого князя Львова, который, будучи цензором, разрешил публикацию «Записок охотника» и был уволен.
— Боже мой! — поразился Саша. — Их хотели запретить?
— Да, — кивнул граф. — Вы же сами прекрасно находите параллели, Ваше Высочество.
— Тургенев сильнее Радищева как писатель, но много умереннее. И более полувека спустя. Было бы что запрещать!
Граф пожал плечами.
— При всем моем уважении к дедушке, он иногда бывал не прав, — заметил Саша. — И при всем моем уважении к княгине Львовой — это не та Софья. Есть еще? Помоложе.
— Зачем вам? — спросила госпожа Миллер.
— Я где-то слышал это имя, — объяснил Саша. — Хочу понять, правильно ли запомнил.
Толстой задумался.
— У меня был дядя Николай, он умер в прошлом году. А у него сын Лев, мой двоюродный брат. И у него есть маленькая дочка Соня. Моя двоюродная племянница. Но ей только пять лет.
— Софья Львовна Перовская, — проговорил Саша.
— Вы ее искали? — спросила Софи.
— Возможно, — кивнул Саша. — Алексей Константинович, можете мне о вашем кузене поподробнее рассказать?
— Лёва окончил Институт инженеров путей сообщения, служил в инспекции городских дорог, потом в лейб-гвардии адъютантом, вышел в отставку штабс-капитаном. Потом где только не служил: и по Почтовому ведомству, и по Таможенному. Сейчас вице-губернатор Пскова.
— То есть он сейчас в Пскове с семьей? — спросил Саша.
— Да, — кивнул Толстой.
— А где вы слышали про Софью Перовскую? — спросила Миллер.
Саша пожал плечами.
— Мне казалось, что это какая-то писательница или актриса. Но, наверное, я перепутал. Кстати, о писателях. Думаю, и Радищев, и Тургенев впали в одно и то же заблуждение. Тургенев решил, что его весьма умеренную книгу пропустит цензура, потому что в правительстве один за другим формируются тайные комитеты по крестьянскому делу, а у нас ничего не тайна. Но хоть не арестовали.
— Задержали, — заметил Толстой, — Месяц на съезжей, два года ссылки в своем имении. Но формально не за книгу. Я говорил тогда с вашим батюшкой, и понял, что к Ивану Сергеевичу есть и другие претензии.
— Папа́ помог? — спросил Саша.
— Да, — сказал граф. — Я сразу смог передать Тургеневу книги. Посещение на гауптвахте было запрещено.
— И потом его вытащил, — заметила Софья Андреевна.
— Со съезжей?
— Из ссылки тоже, — сказала госпожа Миллер.
— Как? — спросил Саша.
— Ходатайствовал перед Дубельтом, управляющим Третьего отделения, и графом Орловым, начальником того же ведомства, — объяснила Софи.
— Больше всего помогла доброта вашего отца, — сказал Толстой.
— Значит есть смысл его просить, — решил Саша. — Если кого-то надо будет вытаскивать, пишите сразу мне. К сожалению короткие периоды истории, когда в России не было полит… политических заключенных, можно по пальцам пересчитать. А формально за что?
— Слишком восторженный некролог Гоголю, слишком частые поездки заграницу, слишком много сочувствия к крепостным и лестный отзыв о нем Герцена, — объяснил Толстой.
— Саш, как бы тебя не пришлось вытаскивать, — заметил Никса.
— Да, ладно! — сказал Саша. — Перестройка же!
— Будем надеяться, — улыбнулся Никса. — А то пиши сразу мне.
— Так о Радищеве, — продолжил Саша. — Когда он напечатал в своей частной типографии не столь изысканное, зато довольно радикальное «Путешествие», думаю, он помнил о том, что Екатерина Алексеевна переписывалась с Вольтером и надеялся, что своего доморощенного Вольтера она не тронет. Но прабабке нашей при всем моем к ней уважении было важнее казаться, а не быть. Французский Вольтер был почитаем и обласкан, а русский уехал в Сибирскую ссылку. Я все надеюсь дожить до того момента, когда государь наш скажет: «Мы Вольтеров в тюрьму не сажаем».
— Доживешь, — сказал Никса.
Рихтер выразительно посмотрел на каминные часы.
— Еще минуту! — попросил Саша. — Софья Андреевна, мне про вас рассказывали, что вы знаете 14 языков.
— Да, — улыбнулась Софи. — Хотя не все одинаково.
— Итальянский?
— Да, — кивнула она. — Граф его тоже отлично знает.
— Мне нужен переводчик для «Декамерона», — сказал Саша. — Возможно, несколько переводчиков, поскольку труд огромный. И мне не хотелось бы отвлекать Алексея Константиновича от «Князя Серебряного», хотя, конечно, я бы был счастлив. Может быть, публиковать отдельные новеллы в «Современнике»? В разделе «Смесь». Как вы думаете, это может заинтересовать Некрасова?
— Возможно, — сказал Толстой.
— Скорее, это заинтересует цензуру, — заметила госпожа Миллер.
— Ну, там же не все такое, — возразил Саша. — Гениальную новеллу про то, как загонять дьявола в ад, можно на потом оставить.
Софи усмехнулась.
— Подумаем, — сказал граф. — А «Божественную комедию» вы не планируете переводить?
— Конечно, планирую. Но это очевидный героизм. Я, правда, грешным делом прочитал только «Ад», но, может, тогда дочитаю. Все-таки у Данте слишком много современных ему реалий. Перевод придется снабжать примечаниями по объему равными переводу: какой там у него забытый папа и король, на каком круге ада. Тогда это была публицистика. А мы читаем как шедевр на все времена. Но если найдется герой, который за это возьмется, буду рад.
— Есть перевод Дурова, — заметил Толстой. — Только очень неполный.
— Петрашевца? — уточнил Саша.
— Да, — кивнул граф. — Сергея Федоровича.
— Это где «в лесе том» и «пантер полосатый»? — спросил Саша.
— Вы его читали? — удивился граф.
— Ну, как можно такое не читать? — улыбнулся Саша.
И процитировал:
— На пол-пути моей земной дорогиЗабрел я в лес и заблудился в нем.Лес был глубок; звериные берлогиОкрест меня зияли. В лесе томТо тигр мелькал, то пантер полосатый,То змей у ног, шипя, вился кольцом.
— Тигров иногда относят к пантерам, — вступился Толстой, — а «в лесе» — допустимая, хотя и несколько устаревшая форма. И к «пантеру» это не сводится!
— Ни в коей мере, — сказал Саша. — На самом деле, этот перевод мне нравится гораздо больше, чем… другие переводы.
Саша вовремя вспомнил, что Лозинский еще не родился.
— Очень мелодично, — продолжил он, — звучит, поет. Жаль, что автор перевел только отрывки из разных глав «Ада». Хотя, конечно, «Божественной комедии» сокращения только на пользу.
— Арест помешал переводу, — сказал Толстой.
— Он сейчас на свободе? — поинтересовался Саша.
— Да, но ему до сих пор запрещено жить в столицах.
— А что так круто? Достоевскому можно вроде бы?
— Нет, он в Семипалатинске.
— О, Боже! — вздохнул Саша. — В этой стране не знаешь, за что хвататься! Разве не было полной амнистии?
— Дворянство вернули в прошлом году, — сказал Толстой. — Но это еще не право жить, где угодно.
— Как вы, однако, умеете ловить на слове, граф, — заметил Саша. — Феерично просто!
— Я вас на слове не ловил, Ваше Высочество! — сказал Толстой.
— Ок, я сам себя поймал, — согласился Саша. — Сделаю все, что смогу.
— Но Дуров вряд ли сможет закончить перевод, — признался Алексей Константинович. — Каторга полностью разрушила его здоровье.
— Это совершенно неважно! — сказал Саша. — Не сможет переводить — пусть в себя приходит. Но пришлите мне текст, а то я его помню только до появления Вергилия.
Велики хранились у входа в конюшню, что было довольно логично. Саша несколько забеспокоился за чистоту колес, но обошлось, поскольку в стойло их не поставили.
Толстой сдал железных коней гостям в целости и сохранности, и Саша с Никсой чинно и осторожно, под покровом сумерек осеннего вечера, вывели их из Китайской деревни, и оседлали только в Екатерининском парке.
— А что за новелла про дьявола и ад? — спросил по дороге Никса.
— Мастрид, — сказал Саша. — После Рабле прочитаешь. На французском наверняка есть.
Вернувшись к себе, Саша принялся за дневник и описал там встречу с Алексеем Толстым, правда, опустив некоторые детали, и записал, все, что узнал про род Перовских.
— В дневнике этому не место, Александр Александрович, — заметил Гогель.
— Зато не потеряется, — сказал Саша. — Бывают же лирические отступления! Зато запись длинная.
— Хорошо, — смирился Григорий Федорович. — Пусть так.
— Что вы еще можете о них рассказать?
— Старший из Перовских Николай был Таврическим губернатором, — сказал Гогель.
— Это отец Льва? — спросил Саша.
— Да, — кивнул гувернер.
«И дед нашей Софьи Львовны», — отметил про себя Саша.
— Младший брат Николая и Алексея — Лев был министром внутренних дел, — продолжил Гогель.
— Это другой Лев Перовский? — спросил Саша.
— Да, — кивнул Гогель. — Лев Алексеевич — дядя Льва Николаевича.
Саша записал и начал рисовать родословное древо.
— А другой брат Василий был Оренбургским и Самарским генерал-губернатором, — продолжил Григорий Федорович. — Младший из братьев Борис Алексеевич — граф, генерал-майор и член свиты государя.
— Странно, что мы еще не пересекались, — заметил Саша.
— Пересекались, — сказал Гогель, — вы просто не помните.
Да, для Перовских стоило завести отдельный журнал. Точнее досье. И заносить туда все касающиеся их новости. В том числе про девочку Соню.
Та Софья Перовская или не та?
— Для тринадцати лет начитанность просто феноменальная, — заметил граф, вернувшись в свой китайский домик.
— Фееричная, — усмехнулась Софи, — и резонёрство — тоже.
— Ты слишком строга к нему, — возразил Алексей Константинович. — Это не резонерство — это независимость суждений.
— Скорее необоснованность, чем независимость.
— Смелость, — уточнил граф.
— Наглость, — сказала она. — Подросток, который судит о «Божественной комедии».
— Подросток, который ее читал.
— Только «Ад».
— Не требуй слишком многого! И не морализаторство у него, а политическая программа.
— Понимаю тебя! — усмехнулась Софи. — Трудно быть объективным по отношению к человеку, который только что в глаза назвал тебя классиком. Через сто лет тебя будут читать, Толстой!
— Почему ты считаешь, что нет?
— Потому что есть Тургенев, Достоевский и твой троюродный брат Лев!
— Вот уж кто резонёр, — сказал граф.
— В «Севастопольских рассказах»? Преувеличиваешь.
— Зато «Юность», — сказал Алексей Константинович.
Молодой талантливый автор Лев Николаевич Толстой, кроме «Севастопольских рассказов» успел опубликовать только трилогию «Детство», «Отрочество» и «Юность», но уже удостоился восхищенных отзывов критиков.
Граф вздохнул и отвернулся к окну. Там уже царила ночная тьма, и только желтый березовый лист прилип к стеклу с той стороны, словно кусочек янтаря.
Про великого князя Александра Александровича много слухов ходило. Все сразу обратили внимание, что его болезнь совпала со спиритическим сеансом в Большом Петергофском дворце. А потом все заметили, как резко изменился этот мальчик после болезни. Так что версия о том, что в нем воплотился покойный государь Николай Павлович, которого тогда вызывали, появилась почти сразу.