К причалу

* * *

Мы решили подождать, пока схлынет толпа, но, увидев, что ждать придется долго, влились в людской поток, и он медленно понес нас по узким лесенкам, через тесные площадки, к выходу. Мы старались не потерять друг друга, и всё время перекликались. Держаться за руки было невозможно, — нас то и дело разъединяли. И только Вадим крепко стиснул мой локоть и не отпускал.

На улице толпа перемешалась с полицейскими, которых тут было столько, что от них в глазах рябило.

— Трясутся, — обернулся Жано.

Мы старались поскорее добраться до ночного кафе «Лучше здесь, чем напротив», где нас ждали Сергей Кириллович и Жежен — секретарь Вадимовой ячейки. Это было маленькое шоферское бистро с длинным названием и симпатичным хозяином. Он назвал свое бистро «Лучше здесь, чем напротив», потому что напротив было кладбище.

— Ну, теперь шире шаг, — заторопил Рене, когда мы выскочили из автобуса. Он втиснулся между Жозефин и мной и, обняв нас за плечи, увлек вперед. Вадим и Жано пошли сзади.

Мы шли по длинной улице мимо запертых дверей и освещенных витрин. По левой стороне тянулась длинная, тускло освещенная кладбищенская стена.

Далеко впереди светилась вывеска: «Лучше здесь, чем напротив». Золотые буквы то загорались, то гасли, расплавляясь в оранжевом пламени парижского неба.

— Черт, я бы поехал делегатом в СССР, — сказал Рене, — Я бы хотел.

— Все бы хотели, — сказала Жозефин.

— Интересно, от кого бы ты поехал делегатом, Рене? — спросил за спиной Вадим.

— От кого! От факультета! От Федерации студентов-антифашистов, конечно.

— Любопытно посмотреть народ, который сумел дать своей буржуазии коленом под зад, — сказал Жано.

— Молодцы! Ай, какие молодцы! — воскликнул Рене не оборачиваясь.

— Молодцы-то молодцы, — сказал Вадим, — да нелегко им там приходится.

— Главное — направление взято правильное, — сказал Жано.

Я поминутно оборачивалась. Вадим и Жано. Друзья. И всё-таки что-то их разделяло. Хотя каждый старался делать вид, будто этого «что-то» не существует.

Мне было слышно, как Вадим говорил, что в СССР надо посылать людей, которые умели бы не только смотреть, но и видеть, а Жано говорил, что ездить могут все.

— Нет, не все! — горячился Вадим.

— Не ершись, Вадим.

Всегда сдержанный, Вадим великолепно владел собой в любых ситуациях. И только когда речь заходила о России, случалось, срывался.

— Не ершись, Вадим, — со смехом повторила я.

Жано шагнул вперед, отделил меня от Жозефин и Рене, и мы пошли с ним.

В небе снова загорелось: «Лучше здесь, чем напротив», поморгало, поморгало и потухло.

— А хозяин бистро не дурак, — сказал Жано, — метко придумал.

— На то француз. Ваш галльский юмор.

— «Ваш»...

— Не надо, Жано.

Он молча взглянул на меня.

— Не смотри на меня так!

— Прости! Я нечаянно. — И улыбнулся.

— Ладно. Я тебя люблю и могу простить.

— Скажи еще раз, что ты меня любишь.

— Пожалуйста: я люблю тебя, Жано.

Заглянул в глаза и опять улыбнулся.

— Как хорошо, что есть люди, которые не лгут!

— Замечательно, но они встречаются очень редко.

Нас обогнало такси. Шофер помахал нам.

— Серж! — крикнул Жано.

— Ну-ка, остановится? — сказала я.

Жано взял меня за руку, и мы ускорили шаг.

Сергей Кириллович резко осадил у самых кладбищенских ворот, в желтой полосе света, лившегося из широких витрин и стеклянных дверей бистро «Лучше здесь, чем напротив».

Я подбежала и вскочила на подножку автомобиля.

— Вадим Андреевич здесь? — спросил Сергей Кириллович, устало на меня глядя.

— Идет. Там они с Рене и Жозефин.

— Здоро́во, Серж! — Жано вскочил на подножку с другой стороны.

— Как митинг, Жан?

— Отлично.

Он сунул руку в кармашек на дверце, достал черный колпачок, медленно натянул его на щиток счетчика.

— А ну пойдем отсюда, ребята, — усмехнулся Сергей Кириллович, кивнув на кладбищенские ворота. — Не по нутру мне что-то эта стоянка. — И он легко выскочил из машины. — Пошли-ка лучше «напротив».

На противоположном тротуаре, — около пустынной, с перевернутыми один на другой столиками террасы кафе, — нас уже поджидали Вадим и компания.

Первого, кого мы увидели в бистро, — это Жежена. Длинный, как нудный день, он топтался в своих неизменных сабо у цинковой стойки.

— А-а, друзья СССР! — крикнул Жежен, завидев нас в дверях, и с протянутой рукой пошел навстречу Вадиму. — Привет Кострову! Э-э, да ты, старик, вон сколько народу за собой тянешь!

— На том стоим, — улыбнулся Вадим. — Как жизнь, дружище? И папаша Анри здесь?! Когда ж это ты успел?

Старикан, переваливаясь на коротких ногах, засеменил навстречу Вадиму.

— Моя жена, — представил ему меня Вадим. — А это Жозефин, наш друг.

— Марина! Жозе! Что пить будем? — крикнул Жано через весь зал.

За цинковой стойкой стоял хозяин. Приземистый овернец в синем фартуке. Он выжидательно смотрел на нас.

— Мне пива, — сказал Рене, подходя к стойке.

— Твое здоровье, старина. — Вадим уже чокался с папашей Анри, — Ты молодец.

— Ну уж и молодец... Что видел, то и рассказал. Может, по-вашему, что и не так...

— Так, старина, И только так.

— Привет папаше Анри, — сказал входя Сергей Кириллович и крепко пожал руку старика.

— Как поживайт, Серж? — Папаша Анри старательно выговаривал русские слова.

— Отлично, — ответил по-русски Сергей Кириллович.

— Это карашо.

Сергей Кириллович любил папашу Анри. Работали когда-то на одном станке у Рено. Тогда Сергей Кириллович в первый раз пришел на завод, и рабочие приняли недоверчиво белого офицера, «вранже́ля». Папаша Анри помогал ему, показывал, как надо обращаться со станком, учил работать. И полюбил его, бывшего белого офицера, внешне такого же «вранже́ля», как и все другие «вранже́ли», но в чем-то главном на них непохожего.

— Ну как — съездил, повидал? Эх, черт побери, не удалось мне на митинг попасть.

Сергей Кириллович заглядывал папаше Анри в лицо, и в его блестевших глазах переливались добрые смешинки. Старик чмокнул бледными толстыми губами и сказал не сразу (у папаши Анри слова выступали не сразу, а будто долго еще шли на костылях оттуда, где рождались) :

— А для тебя повторять тут не буду. И не улыбайся. Сказал — не буду. Точка.

— Митинг был что надо. Какую речь закатил папаша Анри! — сказал Вадим и, чиркнув зажигалкой, прикурил, втягивая огонек в трубку.

Мы с Жано и Рене с Жозефин стояли поодаль у цинка, ели креветки, запивая их пивом.

В кафе ввалилась компания парней. Из тех, что являются на митинг специально скандалить. Берет на ухо, в руке палка — типы из фашиствующих.

Они направились к другому концу стойки и, проходя мимо нас, один кивнул на Жано:

— Красный!

— Ты тоже был бы красным, если б имел голову на плечах! — крикнул ему вдогонку Жано.

— Марина, — шепчет мне Рене, поглядывая на Жозефин. — Я тебя люблю, Марина!

— С ума сошел!

— Сошел не сошел, а всё-таки отдаю тебе мою любовь, — смеется Рене.

— Ладно. Спасибо.

— Марина, сохрани ее, чтоб она не увяла, — усмехается Жано.

— Только упаси бог хранить ее на льду! — говорит Рене. — Погубишь!

— Сумасшедший, — качает головой Жозе.

— Я сумасшедший! Это просто замечательно.

— Всё равно что быть влюбленным, — говорю ему я.

— Совершенно верно. Только не пугайся, я не буйный.

— Давно это с тобой? С ума сошел давно?

— Всегда был такой, — смеется Жано.

— Верно, старик. Всегда. Это единственная возможность быть счастливым в наше время.

— Будет тебе, Рене, — говорю я и обнимаю его за плечи и другой рукой прижимаю к себе Жозефин.

Мы радуемся, что опять вместе. Мы все реже и реже бываем вместе.

— Твердо решили в Касабланку?

— Твердо и неколебимо! — говорит Рене.

Я знала, что Жозефин полюбилась родителям Рене, и теперь мои друзья были уже неотделимы друг от друга.

— А Париж? Помнишь, Рене, как не хотел ты расставаться с Парижем?

— Париж со мной, — сказал Рене. — Во мне.

В кафе вошли два шофера такси. На ходу бросив хозяину: «Два кофе с коньяком и сандвичей!» — они прошли в темный угол зала и сели за мраморный столик.

Русские.

Я видела, как Сергей Кириллович взглянул на них и сразу отвел глаза.

Они медленно ели свои сандвичи, запивая их кофе. Потом отпивали из рюмок коньяк и курили, изредка тихо переговариваясь. Подтянутые, надменные, барственные.

— Однополчане Сергея Кирилловича, — шепчет мне Вадим по-русски, так, чтоб Сергей Кириллович слышал, и с ухмылкой на него щурится.

Сдвинув брови, Сергей Кириллович смотрит на Вадима, и улыбка блуждает в уголках его рта. Он тщетно старается скрыть ее и делает насупленное лицо:

— Пейте лучше свой коньяк...

Мы уже было собрались по домам, когда в кафе вдруг появился Ваня. Как обычно, заскочил перехватить чего-нибудь, Любой шофер, куда бы его ни занесло, к полуночи непременно вернется к своему бистро.

— Сразу все! Вот здо́рово! — Он стоит в дверях и белозубо улыбается.

— Что будешь есть? — кричит ему Вадим и заказывает хозяину бутерброд с ветчиной и кальвадос, и еще чашку горячего кофе с мартелем.

— Папаша Анри, кажется, снова рассказывает о России, — говорит Ваня и легонько хлопает старика по спине, — Митинг на дому, черт меня побери!