Просто как дождь

* * *

Менди смотрела на меня как на идиота. Ее большие глаза потемнели от ожидания, она посмотрела на дверь, а потом снова на меня.

— Что? — спросил я.

Моргание. Дверь, я. Она раздула ноздри и издала звук, похожий на "хаф!".

— Что?

— Гав-Гав!

— Ты думаешь, что пришло время, да?

Опять эта игра. Каждый день одно и то же.

Она снова моргнула, оглянулась на дверь, потом на Вейга, который лежал под покрытым пылью универсальным тренажером в углу гостиной. В лучшем случае Вейг был лишь смутно осведомлен о нас. Он, конечно, понятия не имел, который сейчас час. Или ему было все равно. С ним трудно сказать. Он всегда был немного... неопределенным. Непонятно, что такое время. Непонятно, как себя вести. Неясно, какие кости принадлежат ему, а какие нет. Непонятно, что он собака.

Менди виляла хвостом и исполняла свой неловкий танец на жестких лапах от нетерпения. Ей было четырнадцать или пятнадцать лет, и за последние пару лет артрит проложил путь в ее кости. Я мог только догадываться о ее настоящем возрасте, поскольку тринадцать лет назад она забрела в леса округа Хурон и практически сразу же приютила меня. Или я ее, тут все зависит от точки зрения. Вероятно, свою роль сыграло и то, что я подкармливал эту худую и лохматую дворнягу и сказал ей несколько добрых слов. За прошедшие годы у меня сложилось впечатление, что в ее прежней жизни добрых слов было мало. Люди могут быть такими засранцами. Возможно, это наша отличительная черта как биологического вида.

А Вейг усыновил меня семь лет спустя, когда я случайно встретил его в ветеринарной клинике и приюте для животных. Ветеринар выгуливал его по территории, и когда я открывал дверь своего грузовика для Менди, он запрыгнул в него раньше нее. Он сидел и смотрел на меня, а его хвост говорил: "Куда мы едем?".

Танец прекратился, и Менди с измученным видом зашагала к двери. Она издала высокочастотный вой, который издает, когда расстроена моей очевидной тупостью. Он начинался с низкого тона и постоянно повышался, а потом звучал как скрип двери и заканчивался вопросительным тоном.

— Отлично. Тогда решено. Пойдемте прогуляемся.

Я уловил, как дернулось правое ухо Вейга. А потом ничего. Он притворился, что не слышит меня. Вейг любил драмы, и, видимо, эта драма была недостаточно драматичной, чтобы стоило отказываться от его дневного и, похоже, вечного сна. Он всю жизнь ел, срал, охотился и спал. И я уверен, что, пока он спал, ему снились три других занятия.

Мы с Менди обменялись взглядами, и, возможно, она пожала плечами. Не могу быть уверен, у меня склонность к антропоморфизму.

— Я знаю, что ты не спишь. Ты никого не обманешь. Правда, Менди?

Она лает по команде. Умная собака.

— Видишь?

Вейг приоткрыл глаз, но больше не двигался. Я знал, чего он ждет. Мы занимались этим каждый день. Одна и та же история каждый раз. Та же собака и та же ситуация.

— Хочешь, чтобы тебе погладили животик перед тем, как мы уйдем?

Как будто я не знал ответа.

Ухо дернулось, а взгляд сфокусировался на мне. Хвост приподнялся, а затем с грохотом опустился на пол, как будто был слишком тяжелым. Сто десять фунтов мускулов ротвейлера, но все же он умудрялся сделать так, что самые простые задачи казались гиперсложными.

Перевод: Больше драмы, пожалуйста.

— Проклятая собака!

Я уже говорил о добрых словах?

Менди снова залаяла, раздраженная тем, что нам приходится проходить через это каждый проклятый день. В своей непутевой юности она была машиной для убийства, наводящей ужас на местных грызунов. Теперь осталось только нетерпение.

Я совершил свой собственный марш-брасок (колени были разрушены годами марафонского бега на уже поврежденных артритом ногах) к Вейгу и боксировал с большим бандитом, пока он не был достаточно взволнован и возбужден, чтобы пойти прогуляться.

В итоге мы погрузились в мой грузовик — двадцатилетний GMC Jimmy, обильно покрытый матово-черной краской Tremclad и пахнущий собаками и сигарами, и поехали в заповедник.

Весна на тропах Инверхурона. Прекрасно! Тропинка петляла среди деревьев, первые почки и побеги вызывающе прорастали из грязи. Зелень такая темная и влажная. Все остальное было темно-коричневым цветом здорового суглинка, густо пропитанного маленькими ростками составляющими ландшафт этой территории.

Прошлой ночью прошел дождь, и земля была пористой от влаги. Прикосновения к низко свисающим веткам оставляли на ней странные мокрые пятна. Собаки — как всегда — были совершенно безразличны к окружающей их природной красоте. Лучшие друзья человека, похоже, были невосприимчивы к любой погоде, кроме самой ненастной. На мне была толстая пара темно-синих брюк Zeller's и тяжелая хлопчатобумажная рабочая рубашка. Думаю, когда-то она была красной, оранжевой и синей. Такое сочетание одежды позволило мне приблизительно оценить явное пренебрежение собак к погоде. Было не холодно, последний лед сошел несколько недель назад, но еще и не жарко. А вот мои лохматые питомцы никак на ветер не реагировали.

Мы подошли к тому месту, где тропа резко поворачивала и уходила в глубокую долину. Собаки остановились, медленно виляя хвостами, навострив уши и высоко подняв носы. Превратившись в само внимание. Идеальная точка обзора для наблюдения за дикими животными. На прошлой неделе мы заметили кролика, и собаки пустились наутек. Все силы брошены только на это. Даже Менди, казалось, забыла о своем артрите в предвкушении удачной охоты. На десять секунд я увидел ее такой, какой она была в молодости, — проворной и жизнерадостной.

У кролика не было ни единого шанса.

Собаки работали как одна команда, окружали добычу и дополняли друг друга. Менди с ее высоким лаем, Вейг с маленькими тявкающими звуками, весьма неподобающими для такой большой собаки. Когда кролик был мертв, Вейг не знал, кто его убил. Менди уговорила его оставить труп ей. Будучи вдвое меньше его и вдвое старше, она была чертовски уверена, что кролик достанется именно ей. Он уступил, зная, что все равно получит остатки — она стала странно забывчивой на старости лет, а он оставался таким же зорким, как... ну, короче таким же внимательным, как и раньше. Потом еще неделю они ходили по большому пучками мягкого серого меха.

Несколько минут мы стояли, глядя в долину. То тут, то там сквозь почву проступали камни — обнаженные кости земли. Деревья вдоль края долины росли под шаткими углами, вдовцы, ожидающие своего часа. Неподвижность. Безмятежность. Пение птиц, шорох ветра и солнце. Собаки оглянулись на меня, философски пожали плечами и пошли по тропинке в темные недра долины. Я медленно шел позади, оберегая свои покалеченные колени и морщась каждый раз, когда нога соскальзывала, а ногу пронзала тупая боль. Менди ковыляла впереди меня, а Вейг легко бежал рядом, терпеливо снося наше медленное продвижение только потому, что не забывал о нас.

У подножия холма я остановился и потер затекшие колени, покрутил шее и расправил плечи. Менди присела посмотреть что я буду делать. В последние дни она никогда не убегала далеко.

Но я уже не тот что раньше. Я улыбнулся собаке и опустился на один из камней.

Могучие войны пали. Я помнил, как пролетал марафоны, как мое тело было машиной в пиковом состоянии. Моя личная вершина — это участие в Бостонском марафоне. Финиш с разбитым сердцем. Выпивка в пабе после забега в окружении моих спортивных товарищей. Элита. Я помнил эти вещи так же, как помнил Менди в юности — безграничный сгусток тугой энергии. Радость, которую мы получали от движения. Я помнил все это с такой пронзительной ясностью, что сердце болело об упущенных впустую днях. Иногда я стоял у подножия этого крутого холма и плакал от досады на то, что все ушло. Потеряно или забрано — разницы не было. Ушло — значит ушло.

Как только я почувствовал, что могу идти без стонов, я поднялся с камня и мы продолжили наш веселый путь по лесу.

Вейг бежал впереди, непременно первым останавливаясь и обнюхивая все интересное, прежде чем помочиться на него. Его хвост медленно и бойко вилял — это означало, что он счастлив и ни о чем не думает. По его хвосту всегда можно было определить, что творится у него в голове. Я следовал за Вейгом, иногда в двадцати ярдах, иногда больше, когда что-то привлекало его внимание и он устремлялся вперед. Если он опережал меня более чем на сто ярдов, то останавливался, оглядывался назад с плохо скрываемым нетерпением и размышлял, смеет ли он идти дальше. Процесс размышлений можно было заметить по вилянию хвоста, которое становилось неуверенным и нерешительным. Это расстояние было согласованной безопасной зоной. Превышение этого расстояния грозило ему неприятностями при возвращении. Я не помню, чтобы мы с ним это обсуждали, и не совсем понимаю, как мы пришли к такому негласному соглашению.

Менди в основном держалась рядом со мной, отставая лишь тогда, когда останавливалась, чтобы обнюхать что-то, на что совсем недавно помочился Вейг. Вот такая собачья почта.

Вдруг небо потемнело, набежали тучи, заслонив солнце и понизив температуру на несколько градусов. Ветер поднялся и затрещал в ветвях, наполнив новыми красками мою прогулку, и на меня обрушился мягкий и фальшивый дождь. В воздухе витал резкий запах сырой сосны и почвы, прекрасный чистый запах. Никогда не пойму людей, которые тратят деньги на ароматерапию, когда здесь все в порядке. Менди было все равно, что она промокла. Просто так иногда случается, когда выходишь на улицу. Думаю, Вейг даже не заметил моросящий дождик.

Вейг был уже в пятидесяти ярдах от тропы, когда я увидел, что его хвост внезапно перестал вилять, а уши навострились.

— Эй, приятель, что там у тебя? — крикнул я ему.

Его уши раздраженно дернулись, а хвост сказал: "Заткнись, ты спугнешь все, что мне попалось на глаза". Резкое полувиляние, если вам интересно.

Я усмехнулся и оглянулся на Менди, чтобы посмотреть, не присоединится ли она к веселью. Я заметил ее примерно в двухстах ярдах позади, дальше, чем обычно, и она молча сидела на обочине тропы. Она наблюдала за мной, совсем не глядя на Вейга.

— Ты пропустишь это, — обратился я к ней. — Совсем не интересно?

Вместо того чтобы перейти на голоп и догнать своего компаньона, она медленно опустила переднюю половину, пока не стала похожа на сфинкса. В груди у меня что-то сжалось, я повернулся и пошел к ней. Ее глаза следили за мной, и я понял, что что-то не так. Когда я подошел к ней, она опустила голову на передние лапы, ее глаза не отрывались от моих. Я слышал, как она дышит короткими и неглубокими вздохами, сотрясающими ее грудную клетку.

— Как дела, девочка? Чувствуешь себя неважно?

Эти темные глаза сказали мне все. Я сел рядом с ней и положил руку ей на голову. Она подвинулась, чтобы положить голову мне на колени и при этом смотреть на меня одним глазом.

— О, Менди. Мы будем делать это здесь? — Мое горло сжалось, и мне пришлось остановиться. Я провел рукой по мягкому меху вокруг ее ушей. — Ты не хочешь подождать, пока мы вернемся домой?

Она медленно моргнула и подняла лапу с земли. Из-за артрита все ее тело содрогалось от усилий. Лапа коснулась моей ноги, когда она позволила ей опуститься на землю. Мы сидели и смотрели друг на друга, я почесывал ее за ушами, и я не видел в грустных крупных глазах никакого страха. Это, как и дождь, просто случилось. Это неизбежность.