Ненавистная жена. Вызов для попаданки

* * *

Наш мир, за несколько недель до этого…

Я лежала в кровати, уставившись в потолок. Он был неровным, с пятнами и трещинами, но эти дефекты были знакомы мне до мелочей. Я могла бы закрыть глаза и мысленно рисовать каждую линию, каждое пятно, ведь разглядывала это часами напролет. Порой мне казалось, что я и сама стала частью этого блеклого, застывшего в полумраке пространства.

Тетя Зина влетела в комнату. Как всегда, шумная, веселая, с бодрой улыбкой на лице. Казалось, ее ничем невозможно было выбить из колеи. Она что-то тараторила о погоде, о ценах в магазине, о соседях, которые опять, по ее словам, вели себя как дикари. На меня не смотрела. Она, в принципе, игнорировала меня большую часть жизни.

Слушать этот треп было невыносимо. В этой ее бодрости отчетливо звучала полная уверенность в том, что только она знает, как будет лучше.

На прикроватный столик тетя поставила тарелку с едой. Картошка и котлеты. Последние сухие, как всегда. Я только тяжело выдохнула, не скрывая своего жгучего раздражения. Зачем она снова это принесла? Сколько раз я просила готовить что-то другое, которое не вызывает у меня такого отторжения в желудке. Но тетя неизменно повторяла, что я просто придираюсь и журила за хроническую неблагодарность.

— Юля, ешь быстрее! — сказала она, похлопав меня по плечу, будто поощряя маленького ребенка. — Через полчаса придет врач. Посмотри на себя! Волосы сбились, лицо лоснится. Ты и так не красавицы, девочка моя, а без нормального ухода так вообще… отпугивать людей будешь. Надо немедленно причесаться и умыться…

— На себя посмотрите… — процедила я злобно и, схватив вилку, медленно отломила кусочек котлеты.

Та крошилась во рту. Несоленая, безвкусная. Я знала, что тетя сделала пищу невыносимо невкусной намеренно. Ей нравилось выводить меня из себя, подчеркивать мою беспомощность и радоваться тому, что в свои почтенные годы она всё ещё скачет, как коза, а я — молодая, двадцатитрехлетняя девушка бесполезна — словно старое бревно…

Денег хватало. Отец регулярно присылал огромные суммы на мое содержание и на зарплату тёте из Испании, обещал в следующем году забрать меня к себе в свою новую семью. Поэтому дело было не в нужде, а в личной вредности тёти Зины, в ее особенной глубокой ненависти ко мне, хотя я до сих пор не понимала, чем её заслужила.

Раздражение снова не удержалось внутри.

— Тебе тоже не мешало бы хоть иногда постараться, тётя! — выпалила я в очередной раз, с трудом проглотив этот несчастный кусок котлеты. — Я же просила, приготовь мне что-то попроще. Моему желудку тяжело есть такую сухую пищу!

— Ах, Юля, какая ты перебора! — недовольно сжала губы тетя Зина. — Ты не представляешь, сколько у меня еще сегодня дел! Я не умею готовить по-другому, и я тебе не шеф-повар. Ешь, что дают, и хватит капризничать.

Снова захлестнула злость. Я опять попыталась объяснить ей, что нормальное приготовление пищи входит в ее обязанности, потому что это ее работа, но тетя Зина отмахнулась от меня, как от назойливой мухи. Её не интересовало, чего я хочу, а чего не хочу. Она просто делала то, что считала нужным, и ничто не могло ее переубедить.

Как ни странно, наши мнения категорически разнились абсолютно во всем. Я пыталась жаловаться отцу, и не раз, но он неизменно говорил:

— Ты должна быть благодарной. Зина делает для тебя всё, что может…

Из-за этого я лютой ненавистью ненавидела свою беспомощность. Моя жизнь превратилась в форменный ад…

Мне пока не разрешали передвигаться в коляске. По крайней мере, так говорил доктор, которого тоже наняла тётя Зина.

Руки плохо двигались, нижняя часть тела была совершенно нечувствительной. Я была беспомощна и ненавидела свое существование.

Шторы в комнате всегда были плотно закрыты, хотя я ненавидела полумрак. Даже днем, когда солнечный свет так и норовил пробраться в комнату, тетя Зина неизменно закрывала их.

— Это вредно для глаз, — говорила она. — В полумраке не будет болеть голова.

И мои объяснения о том, что я очень люблю солнце, не помогали. Бессильная, я снова замыкалась в себе, видя, как это бессмысленное существование, будто сухие крошки этих мерзких котлет, осыпается вокруг.

Единственное, что приносило мне хоть какое-то утешение — это воспоминания. Воспоминания об одном высоком парне с темными кудрями и очаровательной улыбкой. Эта улыбка однажды перевернули мое сердце.

Роман Веселков. Рома. Мой однокурсник. Точнее, бывший однокурсник. Я уже не студентка. Наверняка Рома давно забыл обо мне, а, может, даже и не заметил, что я пропала. Он был моей безнадежной и безответной любовью. И только мечты, абсолютно нереальные и неосуществимые, которым я всё ещё позволяла быть, давали толику жизни моей душе. Однако эта надежда угасала с каждым днём. Всё чаще я мечтала о том, чтобы уснуть и больше никогда не проснуться…