Рухнувшие небеса

Пролог

Федор

- Вставай! - голос деда гремит в моей комнате, как удары в колокол на соседней с нашим домом церковной часовне.

Но то, что он от меня сейчас требует, трудновыполнимо. Не надо было пить... Тем более столько. Но мы отмечали сессию. Удачно закрытую, кстати. Тут меня упрекнуть не в чем. Всё только на «отлично»!

- Кому сказал, вставай! - голос обычно спокойного деда, кажется, готов разорвать мою гудящую с похмелья голову.

Чем он недоволен? Ну, подумаешь, напился... Мне двадцать лет, между прочим! А не пять. Я вырос. Только он этого никак не заметит.

- Папа! - а вот к голосу деда присоединяется встревоженный голос матери, - Папа! Что с тобой?

Дед в этот момент сдергивает с меня одеяло. Сдергивает зло. С силой, которой в нем, несмотря на возраст, еще не меряно.

Я лечу на пол.

Открываю глаза, но такое впечатление, что не открыл. Мир вертится по кругу. Голова сейчас расколется на две половины... Во рту кто-то насрал, не иначе. И пить хочется... Да так, что даже и из лужи бы лакал...

Всё - с пьянками завязываю.

- Что? - отзываюсь с пола.

- Папа... Ну, не надо! - у матери дрожит нижняя губа.

- Не смей, Арина! Не смей! Вот сейчас... Не смей лезть... Это всё ты... Ты со своим бабским воспитанием! И этот твой гастролёр, который ребенка тебе заделал и наезжает сюда, как шейх какой-то! А ты его, как дура, всё ждешь! Нет, чтобы нормального мужика найти и замуж выйти, чтобы у него - дед кивает на меня, - пример перед глазами был, как должен себя мужчина вести.

Глаза матери мгновенно наполняются слезами.

- Папа... Зачем ты так?

- Затем! Арина! Затем... Что догулялся твой Феденька! Что смотришь? – это уже мне. А я не понимаю, что стряслось. Дед никогда так с матерью не разговаривал. Да и со мной тоже, - Ты знаешь, что с такими сладенькими, богатенькими мальчиками за изнасилование в тюремных камерах делают?

Внутри холодеет.

- Какое изнасилование? - хриплю, как будто меня в этот момент душат.

- Анна Ермолина! Знакомо тебе имя? Ммм? - дед не жалеет.

А, действительно, чего меня жалеть? Перед глазами кружится юная девушка в зеленом платье... Красивая... Ветер развевает ей волосы... А она счастливо смеется...

Я не мог... Не мог ведь? Её...

А потом мой растворенный алкоголем мозг подкидывает мне несколько картинок - одна страшней другой.

Или мог? И не я один?!

Ужас вливается в вены. Спина мерзнет. Ноги тоже.

Пусть это всё не будет правдой... Пожалуйста!

- Так да или нет? - не отстает дед.

- Д-д-да, - еле выдавливаю из себя ответ на его вопрос.

- Ммм, - опять раздается странное мычание, - Что ж ты, щенок корытный, даже мои заслуженные седины не пощадил?! Я как людям в глаза теперь буду смотреть? А девочка эта... Она ж в больнице. С разрывами и кровотечением! Вы вообще озверели?!

Мать делается бледнее белой ткани.

Мне тоже нехорошо...

Я кое-как поднимаюсь с пола. Меня шатает. Зажимаю рот рукой и, держась за стену, плетусь в туалет, где меня долго рвет в унитаз.

Как жить-то теперь? Я же ей в любви вчера признавался... А потом... Как вообще я мог сотворить такое? Происходившее вчера я помню очень смутно. Какими-то разрозненными клочками. И как соединить эти клочки? И надо ли их соединять?

А Аня? Что с ней?

То, что я вспомнил, делает меня мерзким скотом в своих собственных глазах... Кем я кажусь девушке, я даже представить не могу.

И я не в силах объяснить, как это случилось. Но воспоминания, хоть и отрывочные, не позволяют сомневаться - дед говорит правду... А вот как быть с этой правдой мне? Как смотреть на себя в зеркало и не давиться к себе ненавистью и отвращением?

Выползаю из туалета, по-прежнему держась за стену. Но лучше бы не выходил.

Мать стоит перед дедом на коленях и плачет, цепляясь пальцами за его одежду:

- Папа, сделай что-нибудь! Папочка, родненький, Феде нельзя в тюрьму... Он там погибнет... Папа! Помоги! Ради всего святого! Памятью матери тебя заклинаю!

- Не трожь! - рычит разъяренно дед, - Вот кого, кого, а мать не трожь! Она... б не вынесла такого! Она... как ангел была. Я на нее дышать боялся!

Тут он видит меня. И мы встречаемся с ним глазами. Я горю заживо, хоть это никому и не видно. А дед продолжает говорить, обращаясь ко мне.

- Вы ж девочку как кусок мяса... Изуродовали... Ироды! Как она жить теперь будет? Ты об этом думал, Федь? Я разве тебя этому учил?

Прикрываю веки, не в силах смотреть ему в глаза. Как будто в глаза своей совести смотрю. И ей я тоже в глаза смотреть не в силах...

Я не знаю, как будет жить Аня после случившегося. Я не знаю, как буду жить сам. И тюрьма меня не страшит. Потому что я уже в тюрьме. В тюрьме своей вины. И не выбраться мне оттуда. Никогда.

- Папа! Спаси его! - продолжает стоять на коленях мать, - Он - мой единственный сын!

- Спасу... Куда я денусь... Замну. Хоть и не хочу. Были б у тебя еще дети, Арин, честно - не стал бы. Но этот шалопай - мой единственный наследник. Эх...

Он машет рукой как-то совсем обреченно.

А мне хочется сквозь землю провалиться.

И то, в каком положении я вижу собственную мать, задевает, делает моё состояние почти непереносимым. Хочется биться головой о стену. Только что это решит?

Ни-че-го... Ничего нельзя исправить.

- Мам... Встань... - прошу я, - Не надо из-за меня...

Но она меня словно не слышит. Продолжает цепляться за собственного отца.

- Правда, Арин... Встань, - дед начинает поднимать её с колен, - Сказал же - утрясу всё. Но ты...

Он обращается ко мне. Мне достается взгляд деда, больше похожий на пощечину.

- Будешь мне должен.