Песочные замки

***

— Уроды. Тупые, бессмысленные уроды. Животные.

Каждое слово сопровождается ударом палочки об стол. Алекто Кэрроу начинает курс маггловедения.

* * *

Его зачаровал ее английский: он не слышал родной язык много недель. Его собственный французский постепенно приобретает беглость, но после скользящей легкости галльского наречия он тоскует по упругому английскому ритму.

Он не осознает, что это так, пока не оказывается рядом с ней за стойкой бара. Загорелая фигурка в белом платье делает заказ по-французски, а ее приятели выкрикивают свои пожелания на родных языках. С сухой улыбкой девушка протягивает коктейль подруге, советуя не увлекаться. Та смеется, разворачивается и присоединяется к посетителям полупустого бара, а незнакомка качает головой. Потом благодарит бармена на превосходном французском, который все-таки сохраняет слабый, но отчетливый отпечаток гнусавого американского выговора.

Она пробует свое белое вино и еле заметно вздыхает. Он близко, и ему слышно. Она оборачивается и улыбается, показывая, что заметила его не слишком скрываемое внимание. Это приглашение к разговору, и он не может устоять. Трудно ненавидеть девушку, которая впервые за многие месяцы смотрит на него так, будто он действительно что-то значит.

Следует странный, какой-то нереальный обмен репликами. Может быть, дело в том, что он никогда не разговаривал с магглами. Ему почти нечего сказать. Ей — есть. Она говорит об учебе, тоске по родине, французской культуре, французской архитектуре, и о том, какие здания, с ее точки зрения, представляют особый интерес. Ее лицо озаряется радостным оживлением. Она откидывает голову назад, встряхивает просоленной копной волос и заливается смехом. (Конечно, она заставляет себя смеяться, потому что в нем нет ничего забавного).

Он не может оторвать от нее глаз. Война закончилась, но лица его сверстников утратили непосредственность и разучились озаряться радостью. Улыбки редки и приберегаются для особых случаев, и это не те случаи, когда поблизости оказывается Драко Малфой.

У нее нет причины улыбаться, нет причины растягивать блестящие губы и демонстрировать неестественно белые американские зубы. Но губы изгибаются в улыбке, а не в гримасе ненависти, презрения и отвращения. Не слишком приветливый юноша, с которым она разговаривает (а точнее, которого она пытается разговорить), чем-то ее привлекает. Он покупает ей выпивку просто, чтобы удержать рядом. Даже если девушка замечает, как долго он возится с непривычными бумажными деньгами, она не говорит ни слова.

Он не понимает, почему она медлит у стойки: его нельзя назвать любезным — он не улыбается, не отпускает обязательных в баре комплиментов, не пытается ненароком к ней прикоснуться. Она хороша собой, и он замечает, как мужчины исподтишка бросают на нее оценивающие взгляды. Если ей надоест терпеть его отрывистые, неохотные, пропитанные вялым сарказмом ответы, долгие паузы и отведенные в сторону глаза, она легко найдет себе более подходящую кампанию.

Но девушка не уходит, а с упрямой улыбкой на молодом лице придвигается все ближе. В конце концов вино оказывает свое действие, и вместо того, чтобы рассматривать пол, стойку или стену бара, он начинает смотреть ей в глаза.

Уже довольно поздно. В баре становится все шумнее. Они принимаются за третий круг (девушка настояла, что теперь ее очередь платить), и с каждым глотком она придвигается и придвигается. Когда она высказывает очередную мысль, ее пальцы как бы случайно задевают его рукав. Блеск с губ почти сошел, стерся о кромки многочисленных бокалов. Сначала он замечает пятно на стекле, и только потом опьянение придает ему храбрости взглянуть на ее губы.

Американка говорит о чем-то своем, маггловском. Он не имеет ни малейшего понятия о чем, но ему все равно. Она могла бы рассуждать о количестве пальцев на правой руке, и он все равно не смог бы оторвать одурманенных вином глаз от губ, которые так заманчиво изгибаются, произнося непонятные слова.

И внезапно в голове четко проступает дикая мысль, которая все это время бродила где-то на окраине сознания: «Сейчас я ее поцелую».

Но тут появляется какой-то маггл, и на английском с рубленым немецким акцентом просит девушку вмешаться: подруга все-таки увлеклась, и с этим надо что-то делать. Закатив глаза и не скрывая раздражения, девушка оборачивается к приятелю. Дикая мысль исчезает. Она поднимается, чтобы идти за немцем, замирает на полушаге, как будто спохватившись, разворачивается с извиняющимся видом, царапает на влажной бумажной салфетке набор цифр, который она называет «это номер моего мобиль... эээ ... сотового телефона», и сует ему салфетку с дразнящей улыбкой. Имени нет. Может, она не сказала, а может, он позабыл.

— Буду рада увидеться снова, — говорит она.

— Само собой, — тянет он с привычной издевкой, но каким-то образом тон смягчается, и звучит вежливо, если не приглашающе. Он берет салфетку без следа улыбки на лице.

Она улыбается еще шире, и под загаром и веснушками на ее щеках проступает румянец.

— Ну, пока, — говорит она, чтобы заполнить паузу, и исчезает в толпе своих дружков.

Американка уходит, и внезапно Драко осознает, что понятия не имеет, что делать с набором цифр. Странно, но ему почему-то хочется знать, что это такое.

* * *

— Мерзкие чудовища, они боятся всего, чего не понимают. Они решили раз и навсегда, что все недоступное для них — зло, которое надо искоренить. И теперь мы вынуждены прятаться и скрывать свое существование.

— Но магглы о нас ничего не знают! — срывается Лаванда Браун. — Для них это сказки, они в нас не верят, и давно перестали преследовать. Почему нельзя оставить их в покое?

— Потому что такие распутницы, как твоя матушка, выходят за магглов замуж и рожают полоумных полукровок вроде тебя! — бросает Алекто. — Дура, им и не надо в нас верить. Давным-давно они решили, что мы им враги. И они это помнят. Мы для них враги и всегда будем врагами. Они не способны осознать свои ошибки и понять, что поступали неправильно. Для этого они слишком тупые и упрямые.

* * *

— Ты мне так и не позвонил, — обвиняюще говорит она после долгого неловкого молчания. Они снова сидят за барной стойкой.

И как на это отвечать? Что не скажешь, выйдет нелепость, и она только сильнее разозлится. Даже если сказать правду: «Я не умею». Хорошо, что уже поздний вечер, и он засиделся в баре, потягивая маггловский коньяк. (Драко никогда в этом не признается, но коньяк ему нравится больше огневиски: то вполне соответствует своему названию, а огонь навсегда связан в его сознании с зарубцевавшейся на предплечье Меткой). Хорошо, потому что коньяк помогает набраться храбрости.

Он ходит в этот бар каждый вечер. Маггл за стойкой улыбается — ему кажется, что он понял, в чем дело, когда Драко заказывает белое вино для девушки, которая устроилась за угловым столом в веселой кампании, обменивающейся шутками на полудюжине языков.

— Я тебе ничего не обещал, — наконец говорит Драко. Это чистая правда, и она наверняка разозлится, но надо же что-то сказать. Она сжимает пальцами тонкую ножку бокала. Остается только надеяться, что, в отличие от Пэнси, она не склонна к драматическим жестам, иначе самое дорогое вино, какое есть в баре, выплеснется ему в лицо.

Но американка смотрит на него с нескрываемым любопытством.

— Вот как... — она пожимает плечами, поднимает бокал и глядит ему прямо в глаза. Кончик носа у нее красный и блестит от легкого солнечного ожога.

— Как тебя зовут? — спрашивает он, вместо того, чтобы ответить на вопрос, который она чуть не задала. — Ты так и не сказала.

Любопытство на ее лице сменяется растерянностью.

— Ох! Прости. — Теперь она красная не только из-за солнечных ожогов. — Думаешь, это поможет?

— Вне всяких сомнений, — заверяет он.

Они обмениваются именами, и она торжественно протягивает ему руку для пожатия, не в силах скрыть, что это ее забавляет.

Разговор не затягивается надолго: когда он заказывал вино, бар уже собирался закрываться. Приятели в спешке подзывают ее — какой-то парень взглянул на часы и обнаружил, что «ух—ты—черт—до—последнего—поезда—осталось—десять—минут».

Кампания бросается к двери, на ходу проверяя карманы и кошельки: «если—мы—не—попадем—на—поезд—придется—добираться—до—Ниццы—автостопом». Девушка целует Драко в щеку. Потом поворачивается, чтобы уйти, но внезапно закусывает губу и на ее лице проступает решимость:

— Раз уж звонить ты не собираешься, давай встретимся завтра в полдень. Прямо здесь, — распоряжается она. — Потом пойдем на пляж.

Она уходит, на прощанье махнув рукой, и он неловко улыбается в ответ. Возвращаясь домой, он не перестает думать о девушке. Он вспоминает длинные загорелые ноги, белые зубы, розовые губы, и сотню других милых мелочей, и только потом ему в голову приходит: «Это же маггла!».

* * *

Алекто предупреждает:

— Маггловские девицы заманивают глупых волшебников, чтобы коварно осквернить чистоту магической крови. Так что поосторожней, молодежь! Да, они могут нравиться, но на самом деле они — такие же бессмысленные твари, как все остальные, просто умеют пользоваться вашей слабостью. Все они — развратницы и шлюхи, им бы только прельстить вас своим распутным телом. Не давайте себя соблазнить, держитесь своих и блюдите чистоту крови!

Она обводит класс глазами, останавливая взгляд на полукровках: Финнигане, Браун, Боунз, Терпин, Голдштейне, Буте и Броклхерст. Дольше всего она смотрит на Финнигана, с наслаждением ожидая, что тот сорвется.

— Это все хитроумный план, чтобы разбавить могущественную кровь, и оставить мир без магии, во власти низкорожденных.

В этот раз не выдерживает Эрни Макмиллан, хотя он и чистокровный. В его голосе звучит неприкрытый сарказм:

— Хмм. Ну, если маггловские девушки все такие, — Эрни тыкает пальцем в картинку в учебнике, на которой изображена хорошенькая, хотя и туповатая на вид особа, — а чистокровные похожи на вас, можете сломать мою палочку и записать в магглы.

* * *

Он прикидывает, не выпить ли пару рюмок, прежде чем идти на встречу с девушкой, раз уж решил, что все-таки пойдет. В конце концов обходится без спиртного, но тут же жалеет об этом. Потому что, едва они оказываются на пляже, она стаскивает свое умопомрачительно короткое платьице и растягивается на полотенце.

Драко в жизни не видел девушку, на которой было бы так мало одежды. Никогда в жизни. У него перехватывает дыхание. Он уверен, что ее «купальный костюм» запрещен каким-нибудь министерским распоряжением как абсолютно непристойный.

В ослепительном солнечном свете она лежит на кораллово-алом полотенце, и болтает, не закрывая рта, успешно поддерживая беседу сама с собой. Он сидит, обхватив руками колени, смотрит на море и изо всех сил старается не пялиться на ее обнаженное тело, потому что это выводит его из равновесия, а он и так в смятении и с трудом себя контролирует. Она перекатывается на бок, поднимает солнечные очки на лоб и смотрит на него: