Орел и грифон

Белая вера и черный меч

В просветах между редкими деревьями блеснула лента реки и первый из Слушателей, джавли-бек Барсбек мар Ормаз, — плотный мужчина, средних лет, в отделанном золотом панцире, — дернул вожжи, останавливая арабского жеребца с белоснежной шерстью и гривой. За его спиной слышались отрывистые команды и затихающий стук копыт — все хазарское войско замедляло шаг, ожидая дальнейших указаний. Сам же мар Ормаз задумчиво вглядывался в текшие перед ним воды реки, что славяне именовали Ворсклой. На другом ее берегу маячил лес — довольно редкий, сказывалась близость Степи, — но все же, у привыкших к открытым просторам кочевников, составлявших больше двух третей хазарского войска, подобная преграда вызывала понятные опасения. Что же, вступая во владения Тьмы, не помешает и обращение к Владыкам Света.

Мар Ормаз соскочил с коня, преклонил колено и опустив голову в высоком шлеме, обернутым белой чалмой, забормотал строки псалма.

— Отец величия вызвал Мать жизни, а Мать жизни вызвала Первочеловека, а Первочеловек вызвал пять своих Сынов, как человек надевает оружие для войны.

За его спиной слышался такой же монотонный многоголосый ропот.

...Да буду я достоин узреть Деву, ту, ради которой я страдал, что несет все дары верного, и ее три ангела с ней. Да не боюсь я злой Формы, этой пожирательницы душ, полной заблуждения. Ее боятся одни безбожники, благочестивые же попрали ее...

Закончив с псалмами, Барсбек снова уселся в седло и, привстав, обернулся созерцая раскинувшуюся за ним людскую лаву — блестевшую на солнце сталью щитов и доспехов, мечей и наконечников копий. Двадцать тысяч воинов, он вывел в этот поход во славу Последнего Пророка. Множество народов собралось здесь: больше всего, конечно, было самих хазар, с узкими глазами и черными волосами, заплетенными в несколько кос. Рядом стояли печенеги — одни, почти не отличимые от хазар, такие же смуглые и скуластые, другие — высокие и стройные, с резкими скулами, прямыми носами и рыжевато-каштановыми волосами, собранными в пучок на макушке. Выходцы из трех старших печенежских родов Высокой Тьмы, приняли Белую Веру даже прежде хазар, почему и стали их самыми верными союзниками. Имелись тут и угры — рода кеси и ено, покорившиеся хазарам и принявшие Последнего Пророка, поселившись в среднем течении Итиля. Большинство кочевников носили кафтаны, вываренные в рыбьем клею, но знатные имели добротные кольчуги или даже полный доспех с панцирем и шлемом. Каждый из степняков был вооружен луком, колчаном со стрелами, саблей, многие также имели булаву или топор. Особняком стояла аланская конница — рослые всадники, в облегающей тело кольчуге, имели притороченные к седлу длинные копья, тогда как на бедре у каждого крепился длинный обоюдоострый меч и чуть более короткий кинжал. Отделанную золотом и украшенную драгоценными камнями рукоять меча Гоара, вождя алан, покрывали изображения сражавшихся барсов и орлов. Вместе с аланами явились и их вассалы — зихи с касогами. Позади же всех стояли пешие отряды вятичей и донских славян: одетые в доспехи-стеганки, вооруженные рогатинами, пиками и короткими мечами — кольчуги и дорогие клинки имели лишь княжеские дружинники и сами князья.

Ядром же хазарского войска являлась согдийская конница: три тысячи всадников в персидских кольчугах, вооруженных мечами и длинными копьями, окружали джавли-бека. Как и он, согдийцы носили белые плащи, поверх доспехов, а их остроконечные шлемы прикрывали белые полотнища — символ Белой Веры, пророка Мани. Однако вздымавшиеся над согдийцами бунчуки венчали клочья красной ткани, за что порой эту гвардию именовали «краснознаменной». Такой же бунчук развевался и над самим мар Ормазом — наследие последователей Маздака и иных учителей, от которых хазары и приняли Белую Веру. Конечно, не все восприняли ее во всей благости — кочевники, привыкшие к грабежам и разбою, не мыслившие себе стол без конины, кумыса и вареной баранины с просом, часто нарушали заповеди Мани. Их соблюдали только жрецы, что в белокаменных башнях возносили искупительные молитвы за всех Слушателей, ходивших в походы ради утверждения благой веры. Точно также молились они и за Барсбека, когда он, поднявшийся из низов до звания джавли-бека, удушил кагана его же собственным поясом, без пролития крови, как завещал Последний Пророк. С тех пор Барсбек, получивший прозвище мар Ормаз, в честь одного из учителей Белой Веры, возглавил хазарское государство. Во искупление греха убийства новый глава Хазарии посвятил жизнь тому, чтобы освободить из темницы плоти как можно больше частиц света, захваченных силами Тьмы в плен материального творения. Нечестивый сын Гилеи-Материи, Архонт Тьмы, источник всей злобы, больше всех почитался как раз тем народом, жены которого отвергли возможность искупления и спасения, поселившись среди предательских родов угров и распространяя среди них губительное учение, порожденное самой вредоносной из всех злых стихий — Стихией Тьмы. Этот поход был призван окончательно искоренить скверну, чьи владения начинались уже к западу от Ворсклы, словно чума охватывая все новые и новые земли. В борьбе с этой скверной уже погиб Акуас, сын мар Ормаза и сейчас джавли-бека переполняла решимость — не мстить, конечно, эта страсть, недостойна верного Последнего Пророка, — но сделать так, чтобы смерть сына не оказалась напрасной.

Мар Ормаз еще раз окинул взором реку, лес на ее другом берегу, растущие из воды камыши и, не заметив ничего подозрительного, повернулся к войску.

— Отец Величия с нами!- крикнул он, — четыре лика его зрят во все стороны света и от них не укроется благость наших деяний. Да очистят Он нас от скверны пролития крови и да вознесутся к Нему частицы Света, освобожденные из плена Тьмы. Вперед, Сыны Света!

Он тронул поводья своего коня, направляя его прямо в воду — и вслед за ним, ступая по заранее разведанному броду, двинулось и остальное войско. Передние ряды уже углубились в лес, а задние все еще входили в воду, когда над рекой вдруг пронесся громкий свист, которому отозвался весь лес — и из леса на войско обрушился ливень стрел и копий. Хазары, не растерявшись, принялись стрелять в ответ — и донесшиеся из-за деревьев крики боли показали, что их стрелы достигли цели. Однако сразу же выяснилось, что лесные лучники — не единственная здешняя напасть. Воды Ворсклы вдруг всколыхнулись и оттуда вынырнули полуголые воины, покрытые тиной и илом. Сплевывая на ходу зажатые в зубах тростинки, они вонзали рогатины в животы коней, заставляя их вставать на дыбы и сбрасывать всадников, которых древляне тут же добивали дубинами и топорами. Из леса по-прежнему сыпались отравленные стрелы — и мар Ормаз, вместе со столпившимися на лесной тропе согдийцами, хотел уже повернуть коней, когда дорогу ему преградили вышедшие из леса пешие воины, выставившие перед собой длинные копья. Поворачиваться к ним спиной джавли-бек не решился: вместо этого он приказал своим бойцам принять бой. Что оказалось нелегким делом: небольшой отряд, пусть и вооруженный много лучше большинства врагов, на открытом пространстве согдийцы смели бы с налету, однако здесь, где негде было разогнаться, он оказался серьезной преградой. В этом убедились и передние воины: оглушительно завывая, они раз за разом пытались проломить стену щитов, но всякий раз напарывались на острые копья и мечи русобородых варваров, загромождая лесную тропу грудами мертвых людей и лошадей.

И все же числом хазары многократно превосходили врага — и даже застигнутые врасплох в конце концов, перебили славян, — если бы позади войска вновь не послышались воинственные крики — и два конских клина, вынырнувшие, казалось, из-под земли, ударили по хазарам сзади. Во главе одного из клиньев, вопя во все горло и размахивая кривой саблей, мчался Курсан, вождь рода ньек, ведущий за собой воинов своего рода и рода тарьян а также немногочисленных, но отлично экипированных иудейских всадников — мужчин и женщин . На острие же второго клина расположились аварские всадники, а за ними мчались угры родов кер и медер, вопя и стреляя из луков. Возглавлял их, скачущий с черным мечом наголо, молодой Ярополк.

— Один! Один и Сварги-хан! Кровь и души для Черного Бога! — орал он.

Сын короля Тюрингии не считал себя опытным воином — несколько подавленных славянских мятежей да пара незначительных стычек с болгарами — вот и весь боевой опыт. Однако, годы, проведенные при дворе Эрнака, приучили его слушать, что говорят старшие — и сейчас, выслушав несколько мнений от поставленных под его командование военачальников, он все же принял свое решение о предстоящей битве. Еще ночью венгерская конница, вместе с аварами, переправилась через Ворсклу, чтобы залечь в заранее примеченных оврагах. Одновременно древляне и другие славяне залегли в лесу, с луками наготове, а также попрятались средь тростников, дыша через камышину. Лесную же тропу перегородил князь Немал со своими дружинниками и с переданными ему воинами Ярополка из славян и германцев. В выставленную им стену из щитов и уперлись, согдийцы мар Ормаза, пока из леса на них сыпались славянские стрелы и копья. Зажатый на лесной тропе конный отряд напоминал медведя в нос которого вцепилась росомаха, пока его самого со всех сторон жалили пчелы

Хазары также огрызались, пытаясь повернуть коней и прорваться к реке. Воды Ворсклы уже текли кровью, отовсюду слышались предсмертные вопли и жалобное ржание лошадей: в предсмертной агонии они сбрасывали седоков, но и сами топтали копытами оказавшихся недостаточно проворными славян. Их же собратья, принявшие сторону хазар, были сметены ударами конных клиньев. Сам Ярополк схлестнулся с вятичским князем, оказавшимся молодым парнем, немногим старше сына короля Тюрингии. Оседлавший лесного конька, вятич носил плащ, отороченный волчьей шерстью, наброшенный поверх дрянной кольчуги, куда худшей чем панцирь Ярополка. Бой оказался недолгим — отбив целивший ему в лицо клинок, Ярополк нанес стремительный ответный удар. Черный меч сходу прорубил и кольчугу и мясо с костями, проникнув глубоко в грудь вятича. С яростным воплем тот повалился наземь, а Ярополк, рывком выдернув меч, обрушился на остальных. Его меч, напитавшись кровью, казалось, сам светился сейчас зловещим багряным светом — и немало славян обращались в бегство от одного только вида заклятого клинка. Впрочем, им и без не оставалось выбора — против двух конных ратей, преимущественно пешие ратники могли немногое. Вскоре вятичи и дончане побежали, за ними кинулись в бегство зихи с касогами, а также волжские угры, и так без особой охоты шедшие на соплеменников. Однако на берег Ворсклы уже разворачивался клин алано-печенежской конницы — и дикие вопли угров, заглушали только крики самих печенегов, не меньше мадьяр, желавших схлестнуться в бою с заклятыми врагами. Туча стрел, взметнувшаяся от обеих конных войск, разом сразила множество всадников, прежде чем аланы, мадьяры и печенеги сошлись в ближнем бою.